«Вне России казакам не быть. Казаки лучшая жемчужина царской короны и ею они должны оставаться. Вынуть их нельзя – они исчезнут, затеряются, будут стерты с лица земли». Яркими и точными словами обозначил П.Н. Краснов взаимоотношения казачества и Российской Империи.
* * * *
Автор-Александр Пронин
Немного найдется среди военачальников русской армии генералов более популярных на Кавказе, чем Яков Петрович Бакланов. Даже спустя много десятилетий после его мирной кончины у чеченцев в ходу была поговорка: «Не хочешь ли убить Бакланова?» Этот странный вопрос адресовали тому, кому желали дать понять, что он — безнадежный хвастун и не отдает себе отчета в своих словах. Ибо убить Якова Петровича в бою, как убедились воинственные горцы в десятках больших сражений и малых стычек, оказалось не под силу никому. Он нередко получал ранения, но всегда с невероятным мужеством переносил их, оставаясь на ногах даже после большой потери крови, отчего черкесы и чеченцы считали его заговоренным от смерти. Этот богатырского телосложения великан (рост его составлял 202 см) внушал врагам суеверный страх. Он был воистину непобедим. Не случайно имам Шамиль упрекал своих мюридов: «Если бы вы боялись Аллаха так же, как боитесь Бакланова, давно были бы святыми». Но кроме храбрости и поразительного мужества, казачий вождь обладал и умением быстро ориентироваться в обстановке и принимать верные решения, овладел горскими наречиями и создал такую надежную сеть лазутчиков и информаторов (расходуя на оплату их услуг почти все свое жалованье), что намерения противника очень часто становились ему известны. Он был живым воплощением всех доблестей, необходимых офицеру-кавказцу. Не случайно сегодняшние защитники Отечества, несущие нелегкую службу в тех краях, где полтора столетия назад сражался Яков Петрович, считают большой честью удостоиться медали в честь прославленного казачьего генерала, которую учредила Ассоциация ветеранов подразделений специального назначения «Братство «краповых беретов» «Витязь».
«СКОРЕЕ УМРЕМ, ЧЕМ ВЫДАДИМ РОССИЮ И ТИХИЙ ДОН…»
В годы, предшествующие рождению Яши, отец служил в рабочем полку «кочуров» (это был своего рода казачий стройбат, занимавшийся возведением Новочеркасска, земляными работами на территории Войска Донского). Даже являться на службу он был обязан не с шашкой, а с «качком» — одноконной тачкой для перевозки земли и прочих материалов. Таким образом, хлеб насущный батюшка будущего героя Кавказа зарабатывал тяжким физическим трудом. Однако будучи наделен, как пишет о нем историк XIX века В. Потто, «самой счастливой богатырской наружностью и умом», он был «замечен начальством» и в 1808 году произведен в хорунжие. Этот первый офицерский чин тогда сразу давал права потомственного дворянства, а посему появившийся на свет Яков с рождения считался дворянином.
Наступил 1812 год. Хотя Яше Бакланову было всего три годика, но ему крепко запали в память события той знаменательной поры. Тогда гонцы, присланные из действующей армии атаманом Платовым, объезжали все станицы, извещая, что Наполеон, пришедший с несметными полчищами разорить Россию, похваляется пройти ее до самых берегов заветного Дона. «Если враг осквернит своим присутствием казацкую землю, — возвещали глашатаи, — тогда не пощадит он ни жен, ни детей, поругает храмы Господни, встревожит прах отцов наших и смешает горячую казацкую кровь с волнами Тихого Дона… Атаман призывает всех верных донцов встать на защиту царя и Отечества!»
«Скорее умрем, чем выдадим Россию и Тихий Дон на поругание поганым французам!» — единодушно отвечали казаки своему атаману. По его наказу в считанные недели сформировались 20 казачьих добровольческих полков, которые и прибыли осенью в лагерь русской армии под Тарутином. Никто не ожидал их там, кроме Платова, действовавшего в этом случае тайно, а потому восторг и изумление всех были таковы, что вызвали слезы умиления даже у самого Кутузова.Ушел со своим полком изгонять французов с русской земли и отец Яши. Поэтому мальчик рос, предоставленный сам себе, на улице, как и дети других станичников. Когда Якову исполнилось пять лет, бабушка отдала его «в науку» старухе по имени Кудимовна. Затем он попал в руки приходского пономаря, а потом и станичного дьячка и изучал с ними, как и большинство сверстников, псалтырь и часослов.
Мальчику было 6 лет, когда отец вернулся из заграничных походов, пройдя с боями всю Европу. Он был уже есаулом, с Аннинским крестом на эфесе шашки и тремя жестокими ранами, и приобрел репутацию одного из храбрейших казацких офицеров.
Яков Петрович до конца дней своих помнил эту встречу, о чем и рассказал в написанных уже на покое в Петербурге «Воспоминаниях». Вся станица вышла тогда приветствовать воротившихся со славой воинов. Старики, ветераны суворовских походов, истово крестились и, припадая к земле, радостно восклицали: «Да, сослужили наши казаки Богу, государю и Всевеликому Войску Донскому!»
Спустя год Яша ездил с отцом встречать и вернувшегося на Дон атамана Платова, взысканного необыкновенными милостями всех союзных монархов. В обоюдных приветствиях, в живом проявлении древних казацких обычаев, в самой обстановке встречи «столько звучало неподдельной и искренней казачьей поэзии, — писал в «Воспоминаниях» Бакланов, — что эти минуты решили судьбу моей жизни…»
«ОДИН РАЗ РОДИЛА МАТИ, ОДИН РАЗ И УМИРАТИ …»
ОТЕЦ пробыл дома недолго. Вернувшись на Дон в 1815-м, в следующем году он уже уезжал в Бессарабию, откуда на Россию шла чума. Чтобы воспрепятствовать проникновению в русские пределы страшной заразы, донские полки были расставлены кордонами, перекрывая все пути с юга. Бакланов-старший решил взять сына с собой — пусть теперь учится у полковых писарей, а заодно и постигает азы воинского ремесла. Так уже в детском возрасте Яков повстречался с первой серьезной опасностью и приучился ее презирать, потому что увидел вокруг себя такое полнейшее равнодушие к жизни, которое могло явиться только у людей, глубоко, до фатализма уверовавших в смысл изречения «Чему быть, того не миновать». «Один раз родила мати, один раз и умирати», — рассуждали казаки двенадцатого года, и эта их присказка стала девизом всей жизни Якова Петровича.
Штурм Варны русскими войсками
Любимым занятием его в месяцы, проведенные на кордоне, стало сидеть в хате с бывалыми казаками и жадно внимать их рассказам про воинские подвиги: как ходили когда-то станичники войной на «турского салтана», отбивались в «Азовском сидении», как сами теперешние собеседники одерживали победы над великой армией Бонапарта. Последние события особенно волновали воображение мальчика. Донцам было чем похвалиться: в Отечественную войну 1812 года казаки истребили до 18500 французов, взяли в плен 10 генералов, 1050 офицеров, 39500 нижних чинов, захватили 15 знамен и 346 орудий. Особенно нравилось Яше слушать про геройство отца, про то, как в 1814 году один немецкий генерал даже назначил его, к немалой гордости всего казачьего околотка, комендантом небольшой французской крепости Сасфогент. И загоралось сердце мальчика, и мечталось ему о таких же великих подвигах, о бранной славе…
Вернувшись вместе с отцом из Бессарабии на Дон, Яков окончательно оставил букварь и стал заниматься хозяйством: пахал вместе с батюшкой землю, косил сено и пас табуны, где, между прочим, выучился ездить верхом на необъезженных, норовистых степных лошадях. На коне он скакал уже с 3 лет, а когда подрос, любимым его развлечением стало ходить по воскресеньям на охоту или на военные игры, на которых казачья молодежь упражнялась в джигитовке, стреляла в цель, состязалась в борьбе и кулачном бою.
Охота, или, как ее называли донцы, «гульба», тогда имела особое значение для становления воинских навыков и качеств характера казака. Она развивала не только умение стрелять и колоть, но и сметливость, удаль, осторожность, военную хитрость, глазомер и отважную решимость. В те годы в донских степях попадались не только лисицы, олени, волки, медведи, но даже барсы и дикие вепри, заходившие из закубанских лесов. Казаку полагалось настигнуть зверя верхом и положить его на месте ловким ударом дротика. Стреляли только в крупных хищников, причем выстрел должен был выйти один и смертельный, иначе жизнь самого охотника подвергалась серьезной опасности — ретироваться на охоте, даже от рассвирепевшего зверя, считалось зазорным.
Яков Бакланов стал заядлым охотником и великолепным стрелком. На пари он попадал в туза на предельных дистанциях, причем сажал пулю в пулю — все равно, держал ли в руках пистолет, штуцер (нарезной карабин) или охотничью двустволку.
Снайперская меткость в стрельбе пришла к нему, похоже, с генами: еще его дед был прозван черкесами «шайтан-джегенеем» (пользующийся помощью дьявола) за то, что, столкнувшись однажды в закубанской степи нос к носу со множеством джигитов князя Конакова, кои отправились в хищнический набег на русские станицы, он не только ушел от них в многоверстной бешеной скачке, но и на скаку ссадил выстрелами из ружья одного за другим семерых своих преследователей — ровно столько, сколько было с собой пуль. Причем все семеро отправились на тот свет с пулевым отверстием точно между глаз. После сей несчастливой погони князь Конаков поворотил в родные аулы, сделав вывод, что Аллах отвернулся от него, коли послал столь опасного врага, пусть и одиночку… Память об этом случае долго жила среди закубанских черкесов.
Знал об удивительном подвиге деда и внук его Яков. И ни в чем не уступал своему знаменитому предку: ни богатырской наружностью, ни физической силой, ни крепостью духа. С малых лет он первенствовал во всех военных забавах. Никто в станице лучше его не стрелял, никто, похваляясь выездкой своего коня, не умел заставить его так смело, как Бакланов, пройти на укороченных поводьях между двумя пылавшими кострами или с размаху перескочить через разложенный в поле огонь. А сколько раз становился он победителем в состязаниях между лучшими борцами или кулачными бойцами и принимал за это награду из рук хорошеньких казачек — стопу родного цымлянского, а то и чару крепкого меду!
20 мая 1824 года 16-летний Бакланов был зачислен на службу урядником в казачий полк Попова. Спустя год вместе с отцом, командовавшим в том же полку сотней, он отправился в Крым.
Однако его воинская служба была прервана через несколько месяцев самым неожиданным образом. Однажды, когда, по воспоминаниям Якова Петровича, он дежурил по сотне, ему пришлось самому составлять какую-то рапортичку, не Бог весть какую важную. И тут выяснилось, что вот этого-то молодой казак совершенно не умеет. Обнаружившаяся безграмотность сына столь сильно поразила отца, что он с согласия начальства немедленно отослал его в Феодосию, чтобы в тамошнем уездном училище тот хоть немного подучился.
Но и здесь Яков пробыл недолго — мать, не успевавшая управляться с хозяйством, настоятельно требовала в письмах, чтобы отец вместе с сыном прибыл домой и женил бы его на избранной невесте. А посему в начале 1826 года Баклановы приехали в отпуск на Дон. 19 января Яков был обвенчан с дочерью гугнинского священника Серафимой Анисимовой. Пробыв с молодой женой короткое время, он вскоре возвратился в полк.
ОТЦОВСКАЯ НАГАЙКА КАК ЛЕКАРСТВО ОТ БЕЗРАССУДСТВА
Между тем Россия вступила в войну с Турцией. К тому времени отец стал командиром полка вместо умершего Попова. Его часть с началом военных действий передвинули к границам европейской Турции. Когда Бакланову-старшему понадобился гонец, чтобы передать депешу великому князю Михаилу Павловичу, осаждавшему Браилов, он отрядил сына.
Прискакав под стены сильно укрепленной османской крепости и узнав, что войска готовятся к штурму, Яков тотчас вызвался участвовать в этом деле и был назначен в охотники, кои должны были идти впереди штурмующих колонн.
Штурм не удался. Но того, что творилось под крепостными стенами, юный доброволец не увидел: уже в первые минуты атаки рядом с ним разорвался снаряд. Взрывной волной Бакланова подбросило в воздух. Пролетев несколько метров, он упал на землю, оглушенный. К счастью, хорунжий отделался лишь ушибами. Эта контузия спасла ему жизнь, потому что остальные уцелевшие от артиллерийского огня охотники погибли, будучи встречены янычарской вылазкой. Спасся лишь унтер-офицер, бросившийся в Дунай и переплывший к своим.
Явившись в полк после выписки из госпиталя, Яков первым делом рассказал отцу про свою отвагу, надеясь услышать похвалу. «Вместо похвалы отец отдубасил меня нагайкой, — вспоминал он впоследствии, — приговаривая: «Не суйся в омут, когда отдален от своей части, а с ней иди в огонь и в воду».
Знамя Бакланова
И в другой раз ему пришлось отведать отцовской нагайки при схожих обстоятельствах. А случилось вот что. Хорунжего Бакланова перевели (неясно, по какой причине) на некоторое время в донскую артиллерию. Когда его батарея стояла под Шумлой, он узнал, что полк отца расположился поблизости, и отправился навестить батюшку. По дороге Яков услыхал на аванпостах сильную перестрелку. Встретившийся казак объяснил, что турки произвели вылазку и полковой командир (его отец) с дежурной сотней отправился в поле. Желая взглянуть на перестрелку, молодой офицер выехал из лагеря и остановился на небольшом холме, недалеко от цепи, где уже стояла кучка казачьих офицеров. Отсюда открывался вид на долину, пестревшую нашими и турецкими всадниками. Казачья лава (около 3 сотен) перестреливалась с турками, то наступая на них, то отодвигаясь назад, с целью заманить в засаду. Турки действовали подобным же образом: отчаянно они бросались на казаков и, разрядив в белый свет свои длинные пистолеты, как вихрь уносились назад. Опустив поводья, Бакланов весь предался созерцанию этой новой для него картины, как вдруг голоса разговаривавших позади офицеров заставили его встрепенуться. Разговор шел как раз о нем. Какой-то казачий командир с ехидцей в голосе сообщал товарищу, что это-де сын полкового начальника, который служит в артиллерии, а сюда завернул, верно, затем, чтобы получить чин или крест, поглазев на перестрелку…
Услышав эти слова, Бакланов с минуту оставался неподвижным, не зная, на что решиться и чем отвечать на подобное незаслуженное им оскорбление. Кровь ударила ему в голову, и он повернулся в седле, положив ладонь на эфес шашки. Говорливый офицер, сообразивший, какую реакцию вызвали слетевшие с его языка необдуманные слова, поспешил скрыться за спинами товарищей. Так и не увидев, от кого потребовать сатисфакции, Яков Петрович несколько мгновений пребывал в задумчивости. От пережитой обиды ему невообразимо захотелось совершить какой-нибудь отчаянно смелый подвиг. Под влиянием этого настроения он машинально стиснул коленями бока своего жеребца, гикнул и, выпустив поводья, взмахнул тяжелой калмыцкой плетью.
Застоявшийся конь его встал на дыбы и с места в карьер полетел стрелой прямо на неприятеля. Наши фланкеры испуганно бросились в стороны, давая дорогу. Хорунжий в гордом одиночестве помчался по чистому полю, где мимо ушей его стали свистать и русские, и турецкие пули. Придя в себя, он силился остановить коня. Но все было напрасно. Сердитый жеребец, закусив удила и не слушая ни узды, ни голоса седока, мчал его все дальше и дальше. Скоро он достиг турецкой цепи. Кучка неприятельских всадников, заступившая было дорогу, инстинктивно раздвинулась перед бешено скачущим казаком. Проскочив мимо них, Бакланов обогнул строй турецких резервов по краю крутого обрыва и вынесся на прежнюю дорогу.
Медаль “Яков Бакланов”
За ним понеслись в погоню, взяв наперевес длинные копья, с десяток османских делибашей. Уйти от них на усталом коне у Якова Петровича не было уже никакой возможности. Расстояние между ним и догоняющими врагами быстро сокращалось. Вот уже двое османов в высоких пестрых тюрбанах обскакали его справа и слева. Хорунжий слышал, как тяжело дышали их запыхавшиеся кони, видел, как тонкие жала пик, сверкнув, скользнули почти у самой его груди… Собрав последние силы, он громко закричал своим о помощи… «Что было дальше — я ничего не помню, — рассказывал годы спустя Бакланов. — Как сквозь сон слышатся мне голос отца, выстрелы и яростные крики сражавшихся казаков и турок. Я очнулся уже в палатке, возле отца, который очень сердился на мое безрассудство, но я, разумеется, тщательно скрыл от него то, что было причиною всего происшествия».
7 июля 1828 года хорунжий Бакланов отличился при форсировании реки Камчик, возглавив партию охотников, которая под сильным орудийным огнем турок переправилась через водную преграду вплавь и захватила мост. Корпусной командир лично поблагодарил молодого офицера за проявленную храбрость. Но от отца ему вновь досталось несколько ударов нагайкой — за то, по словам Бакланова, «что позволил себе пуститься вплавь на вороной, а не на белой лошади, которая была сильнее и надежнее, тогда как на вороной он мог утонуть».
В последующих боях казачий полк Бакланова схлестнулся с турецкой конницей в поле под крепостью Бургас, в яростной сече опрокинул ее и на плечах бегущего противника прорвался за крепостные стены. Сын полкового командира, который и на этот раз оказался на острие атаки, едва не погиб в жаркой схватке, под ним была убита лошадь.
В Бургасе были сосредоточены огромные продовольственные запасы османской армии; их потеря означала для султанского воинства фактически проигрыш всей кампании. Не случайно за этот успех полк Бакланова удостоился Георгиевского знамени. А Яков Петрович за доблесть, проявленную в Турецкой войне, был награжден орденом Святой Анны IV и III степени.
«СПАСИБО ЗАССУ И ГОРЦАМ. ОНИ НАУЧИЛИ МЕНЯ МНОГОМУ…»
Орден Св. Георгия
Здесь Бакланов впервые узнал, что такое война на Кавказе. Недешево далась ему эта наука. «Спасибо Зассу и горцам, — говорил Яков Петрович. — Они научили меня многому…»
Личность и подвиги барона Засса настолько интересны, что заслуживают отдельного рассказа. А сейчас только затем, чтобы читатель понял, сколь достойного учителя послала Бакланову судьба, мы приведем мнение об этом прибалтийском немце декабриста А. Розена, хорошо узнавшего кавказскую жизнь: «Никого из предводителей русской армии не боялись так черкесы и ни один из них не пользовался такой известностью у горцев, как этот оригинальный курляндец. Его военная хитрость была столь же замечательна и достойна удивления, как и его неустрашимость, и при этом он обнаруживал еще необыкновенную способность изучать характер кавказских народов».
Первый раз Бакланов обратил на себя внимание генерала Засса в июньской экспедиции 1836 года, когда войска Кубанской линии выступили для захвата враждебных аулов между реками Псефиром, Лабой и Белой.
…Летучий отряд казаков и драгун подступил к одному из аулов еще затемно, за два часа до рассвета. Вызвав охотников, Засс приказал им скрытно подползти под самые стены аула и по сигналу постараться овладеть выездными воротами или по крайней мере разбросать плетни, чтобы открыть свободный проезд кавалерии. Командовать охотниками было поручено Бакланову. Когда его группа подобралась к аулу и начало светать, казаки убедились, что плетни вокруг всего селения были двойные, доверху обложенные землей и камнями, так что разбрасывать их пришлось бы до вечера; ворота же имелись одни, и притом дубовые, запертые толстыми железными засовами. Не зная, на что решиться, Яков Петрович с двумя пластунами еще раз обошел вокруг всего аула и вот тут, при тщательном осмотре стены, увидел, что над выездными воротами имелась небольшая лазейка, проделанная, видимо, для прохода пеших. Через эту брешь можно было проникнуть внутрь самого аула. Поэтому, как только взвилась сигнальная ракета, Бакланов и бросился именно здесь вперед, стараясь как можно скорее взобраться по крутой и осыпавшейся насыпи. Казаки рвались за ним. Бакланов уже почти достиг цели, как вдруг горец, стоявший на смотровой площадке над воротами, в упор выстрелил в него из винтовки. К счастью, произошла осечка. От пистолетной же пули казачий офицер ловко увернулся и вскочил на ворота. От засовов, которые надо было открыть, его отделяли всего несколько саженей. Но тут горец, отпрянувший было назад после своего промаха, схватил пистолет за ствол и ударил Бакланова его массивной рукоятью прямо в лоб. Яков Петрович повалился в ров с проломленным черепом как убитый. «Долго ли я пролежал без памяти, не знаю, — вспоминал он, — но когда опомнился, казаки уже были в ауле, ломали плетни и сбивали ворота. Я не получил за это ни креста, ни чина, но был награжден выше моих заслуг вниманием Засса, который с этих пор начал оказывать мне знаки особенного своего расположения».
Золотое, с драгоценными украшениями оружие с надписью: “В память покорения Кавказа”
Наука Засса и опыт почти ежедневных стычек с горцами вскоре сделали из молодого офицера-кавказца отличного боевого командира. Этому способствовало и то, что Бакланов обладал редкостной интуицией, позволявшей ему верно угадывать критический момент боя и принимать верные решения.
Показателен в этом отношении бой 4 июля 1836 года. Он начался с промаха Якова Петровича, увлекшегося преследованием партии черкесов и неожиданно оказавшегося перед лицом втрое превосходившего по численности противника. Отбив кряду 12 атак неприятеля и не видя помощи, казаки уже готовились к смерти. Но Бакланов сумел переломить ход событий в свою пользу, прибегнув к довольно хитрому психологическому приему: когда внезапно хлынул ливень и загремели раскаты грома, напоминавшие пушечные выстрелы, он крикнул казакам, что это идет подмога, и во главе полусотни донцов врезался пиками в гущу отходивших на исходный рубеж после очередной атаки черкесов. От неожиданности те дрогнули, а тут во фланг им ударила и вторая казачья полусотня. Черкесы в беспорядке бежали, устилая поле сражения телами убитых. За этот подвиг Засс, особенно ценивший удальцов, наградил Бакланова орденом Святого Владимира IV степени с бантом и стал доверять ему особенно сложные и опасные задания.
«ЧТОБЫ КАЗАК СМЫСЛИЛ ПОБОЛЬШЕ ОДНОЙ ТОЛЬКО ХРАБРОСТИ»
Он был назначен в двадцатый казачий полк, стоявший на левом фланге Кавказской линии в небольшом укреплении Куринском. В следующем году он принял этот коллектив под свое командование, с легкой руки наместника и главнокомандующего Отдельным Кавказским корпусом князя Семена Воронцова, приглянувшись ему своей храбростью и энергией в операции по спасению попавших в ловушку горцев войск, совершавших печально знаменитую Даргинскую экспедицию 1845 года («Братишка» ранее рассказывал об этих событиях).
Надо заметить, что донские казаки в отличие от линейных (то есть местных, проживших всю жизнь на Кавказе), имели тогда репутацию неважную в боевом отношении. Выросшие среди степных просторов, они очень трудно привыкали к чужим для них горным условиям, были подвержены массовым заболеваниям, проистекавшим от непривычного климата, гибли понапрасну, не умея противостоять внезапным нападениям горцев. Затянувшаяся кровопролитная война вдали от дома, в горах, воспринималась большинством донцов как кара Божия за какие-то им неведомые грехи. Не прибавлял ей популярности и тот факт, что кавказское начальство щедро раздавало казаков штабным офицерам и чиновникам всех рангов в качестве ординарцев, конюхов, денщиков, вестовых…
Поэтому Бакланов начал превращать свой полк в грозу для черкесов и чеченцев с того, что вернул всех своих казаков в строй, не считаясь даже с увещеваниями высокопоставленных чинов, которым жалко было терять дармовую прислугу. Потом он одел полк. Форменные мундиры и шаровары были запрятаны в сундуки для смотров и парадов. Каждый казак обязан был достать себе удобную черкеску. Сначала их просто снимали с убитых врагов, а потом уж стали и шить на заказ. Появились у казаков и булатные черкесские шашки и кинжалы, английские нарезные штуцеры, которым заморские доброхоты в изобилии снабжали воюющих горцев.
И кони в баклановском полку стали другие — не худые и заморенные, с пропитым овсом и не знающие чистки, а ухоженные, сытые, гладкие. Чтобы навести в содержании конского состава строгий порядок, Бакланов повел себя круто. Как рассказывали очевидцы, воровавших овес подчиненных он несколько раз подвергал жесточайшей порке, и вскоре лошади в его полку изменились до неузнаваемости, после чего не страшны были казакам выносливые черкесские скакуны.
Но нужно было еще и обучить как следует полк войне в горах. Бакланов начал с того, что стал устраивать вечерние беседы с офицерами.
— О храбрости казака, — говаривал Яков Петрович на этих беседах, — заботиться не надо, потому что донскому казаку нельзя не быть храбрым, но надо, чтобы казак смыслил что-нибудь и побольше одной только храбрости.
Подавление польского восстания 1863-1864 гг.
И он неутомимо обучал казаков разведывательной службе, саперному и артиллерийскому делу. Чтобы легче было сделать это, он пренебрег буквой устава и сформировал особую седьмую сотню, учебную. В ней под его пристальным наблюдением готовились урядники (младшие командиры) на весь полк. В битвах она служила авангардом или надежным резервом.
В каждой сотне один взвод был снабжен шанцевым инструментом, и бойцы его особо обучались саперному делу. Имелась и пластунская команда из лучших стрелков и наездников, употреблявшаяся на самые опасные разведывательные операции. А ракетная батарея полка при Бакланове стала образцовой на Кавказе. Из бесполезной обузы начиненные порохом и пулями ракеты превратились в мощное оружие, эффективно действовавшее там, где не могли пройти пушки.
Никто в его полку не смел во время боя покинуть рядов; легко раненные должны были оставаться во фронте; те же, кто лишился лошади, должны были биться до той поры, пока не добывали себе новой.
— Покажи врагам, — говорил Бакланов, — что думка твоя не о жизни, а о славе и чести донского казачества!
Обладая удивительной физической силой, железным здоровьем и неутомимой энергией, Яков Петрович, по словам Потто, даже самое короткое время не мог оставаться в бездействии. Не спать несколько ночей, рыская с пластунами по непроходимым чащобам, для него ничего не значило. Он лично водил разъезды и приучал своих донцов вести наблюдение и разведку в непривычной для них горной стране. Постепенно баклановские воины втягивались в трудную кавказскую службу, приобретали практические навыки, приучались к неусыпной бдительности.
Кавказский джигит. Фотография конца XIX века
Все это пришло, разумеется, не вдруг, а постепенно, через повседневные практические уроки, на которых Яков Петрович показал себя учителем мудрым и строгим. Он обладал необыкновенным умением распознавать присутствие неприятеля даже по мелким признакам и упорно учил этому казаков.
Имея лазутчиков из местных жителей, из которых наиболее известны Али-Бей и Ибрагим, Бакланов всегда врасплох налетал на неприятеля, появлялся как снег на голову. Скоро имя грозного Боклю, как называли горцы Якова Петровича, стало страшным для всей Чечни. И донские дротики они уже не называли презрительно камышом. «Даджал», что значит — дьявол, — вот как величали чеченцы Бакланова. Они не раз имели возможность убедиться, что ни пуля, ни сабля его не берут.
…5 декабря 1848 года гарнизон Куринского укрепления, где стояли Тенгинский пехотный и 20-й донской казачий полки, был поднят по тревоге. Горцы напали на батальон Тенгинского полка, занимавшийся в лесу рубкой дров. Едва прогремел первый выстрел, как баклановские сотни уже ринулись в бой. Чеченцы спешили ретироваться. Началась погоня, в которой один казак был схвачен чеченцами да двое свалились, простреленные пулями. Сам Бакланов был ранен. Он вдруг пошатнулся в седле и выпустил поводья. Казаки хотели было подхватить его, но он переложил поводья в другую руку, крикнул: «Вперед» — и помчался отдавать распоряжения. Пуля перебила ему ключицу левой руки. Кровь проступила через рукав желтой черкески и окрасила ее. Но Бакланов, превозмогая страшную боль, продолжал распоряжаться в бою. Только тогда, когда все было кончено и казаки сняли с убитых оружие, Бакланов прилег на бурку, и казак платком перевязал ему руку…
В АПРЕЛЕ 1850 года предстояла смена донским полкам, находившимся на Кавказе. Донской казачий 20-й полк должен был идти домой, а с ним вместе и его командир, грозный Боклю. Но Бакланов был так нужен на Кавказе, без него так осиротели бы полки кавказские, что князь Воронцов писал военному министру графу А. И. Чернышеву: «Доложите Государю, что я умоляю Его оставить нам Бакланова… Этот человек дорог нам за свою выдающуюся храбрость, свой сведущий ум, за военные способности, знание мест и страх, который он внушил неприятелю…» Просьба эта была исполнена, и Бакланов остался на передовой, получив под свое начало донской казачий 17-й полк. С ним остались по доброй воле пять сотенных командиров и адъютант, а также несколько рядовых казаков.
Трогательно вышло прощание Бакланова с выпестованным им двадцатым полком. Когда он выехал к полку — все эти железные богатыри, увешанные крестами, плакали от правого до левого фланга, как малые дети. Сжалось сердце у грозного Даджала, он отвернулся в сторону, махнул рукой и молча выехал из ворот укрепления. За ним потянулись и его сотни. Он проводил их до Карасинского поста и там распростился со своими боевыми товарищами.
«ЧАЮ ВОСКРЕСЕНИЯ МЕРТВЫХ И ЖИЗНИ БУДУЩАГО ВЕКА»
Одолеваемые со всех сторон нашими войсками, чеченцы решились на отчаянное предприятие. Они задумали напасть на Куринское укрепление. В день Успения Богородицы было особенно жарко и душно. Бакланов, пообедавши, лег отдохнуть в своем домике на горском ковре. Жара сморила его. Он совершенно разделся, снял даже рубашку и остался в одних чувяках. Вдруг раздался пушечный выстрел совсем близко, зазвенели окна в той комнатке, где спал Бакланов, и к нему влетел растерявшийся ординарец.
— Чеченцы в предместье, — крикнул он.
Выстрелы участились; шум, крики, скачка и суматоха на улице показывали, что дело нешуточное. Бакланов спросонья, как был без одежды, бросился к двери, вырвал из рук ординарца шашку, надел ее прямо на голое тело, накинул какую-то бурку и явился в таком виде перед казаками. Две сотни, собравшиеся по тревоге, кинулись за ним. Едва казаки вышли из укрепления — они увидали человек до восьмисот конных чеченцев, спускавшихся с гор. Казаки замялись. Но Бакланов выхватил из рук своего ординарца пику, крикнул: «Вперед!» — и помчался в рукопашную свалку. Казаки не отстали от своего начальника, и горсть их врезалась в толпу неприятельской конницы. Работая пикой, Бакланов, как сказочный богатырь, валил вокруг себя толпы неприятеля. Горцы, дрогнувшие на первых порах, не могли поправиться и скоро бежали.
Казаки забрали пленных, и пленные были уверены, что страшный Бакланов, если и не настоящий даджал, то уже, наверное, сродни ему.
ВСКОРЕ горцам пришлось окончательно убедиться, что грозный Боклю действительно настоящий дьявол. Как-то вечером у Бакланова собралось большое общество. Много было офицеров русских полков, пили чай, играли в карты, разговаривали. Было уже за десять, когда к Бакланову прошел ординарец и доложил, что его желает видеть лазутчик.
— Который? — спросил Бакланов.
— Али-бей, — ответил ординарец.
— Проси сюда.
Тихо, неслышными шагами прошел преданный Бакланову горец и таинственным шепотом стал докладывать:
— Шамиль, грозный предводитель чеченцев, узнал, что просека на реке Мичике окончена русскими. Ему доложили, что чеченцы не могут тебя остановить, и вот он… я боюсь и говорить, господин полковник.
— Ну! — ободрил его Бакланов.
— Шамиль тогда позвал из гор стрелка, и стрелок на Коране поклялся тебя убить. Стрелок приехал в наш аул. Много хвастал. Он говорит, что на пятьдесят шагов разбивает куриное яйцо, подброшенное кверху. Ну, только наши старики ему говорят, что они видали, как ты на полтораста шагов убиваешь муху. «Смотри, Джанем, — говорят ему наши старики, — если ты промахнешься, Боклю положит тебя на месте».
— Ну что же горец? — спросили Али-бея офицеры.
— Ничего, — отвечал чеченец, — побледнел немного, однако скоро оправился. Я, говорит, только раз в жизни промах давал, да и то мне тогда всего семь лет было. Я, говорит, на Коране клялся. Он завтра на батарее за рекой засядет и будет тебя ждать, — сказал Али-бей Бакланову. — Ты завтра не езди на курган, — добавил он.
— Ладно, — сказал Бакланов, щедро наградил чеченца и отпустил его.
На другой день, в обычное время, войска вышли из Куринского укрепления. Бакланов, переправившись через реку Мичик, остановил колонну несколько раньше, чем обыкновенно, и в сопровождении одного ординарца поехал к батарее, где его ожидал знаменитый стрелок Джанем. Поднимаясь на пригорок, Бакланов взял ружье из рук ординарца и, оставив казака, один выехал на батарею, остановил лошадь и стал вглядываться в кусты. И вот он увидал среди листвы черную шапку чеченца, и в ту же минуту сверкнул ствол ружья и грянул выстрел. Бог спас Бакланова. Джанем промахнулся второй раз в жизни; пуля только чуть задела край полушубка Бакланова. Чеченец поднялся до пояса и с ужасом увидал, что Бакланов, целый и невредимый, сидит на коне. Чеченец пригнулся за валом и стал вторично заряжать винтовку. Но руки у него тряслись, и сам он суетился, и Бакланов понял, что второй выстрел не может быть верным. Тогда Бакланов вынул ногу из стремени, положил ее на шею лошади, оперся на нее рукой и приготовил свое ружье. Раздался выстрел. Чеченец опять промахнулся, и как только он немного высунулся, Бакланов спустил курок, и чеченец упал навзничь: пуля ему попала между бровей и прошла через голову.
И наши, и чеченцы внимательно следили за этим состязанием, и когда Бакланов медленно поехал к своим, наши войска приветствовали его громким «Ура!», а чеченцы, махая папахами, вскочили на завалы и кричали: «Якши, Боклю! Браво, Боклю! Молодец, Боклю!»
И долго после этого в Чечне говорили: «Не хочешь ли убить Бакланова?» — и останавливали этим вопросом расхваставшихся стрелков.
30 декабря 1852 года Бакланов получил давно заслуженный им орден Св. Георгия IV степени.
Памятник на могиле Бакланова в Петербурге
В 1855 году, уже в чине генерал-майора, Бакланов участвовал с казаками в разведке подступов к Карсу и в штурме Карса. 16 ноября этого года Карс был взят, и вскоре после этого Бакланов был назначен в Кутаиси. Тогдашний наместник Кавказа генерал Муравьев назначил его в Кутаиси.
Но Бакланову не пришлось быть в Кутаиси, он должен был уехать на Дон, а оттуда вскоре получил назначение в Польшу командовать собранными там для усмирения взбунтовавшихся поляков казачьими полками. Там генерал Бакланов управлял некоторое время Августовскою губернией. Но железное здоровье Бакланова пошатнулось. Хотя ему всего было 55 лет, но годы его жизни прожиты были во время постоянных походов и боевых тревог. Бакланов отпросился в отпуск на Дон. Но на Дону он заболел воспалением легких. Перемогаясь, он вернулся в Вильно и продолжал командовать до 1867 года донскими полками, расположенными в Польше. Зачисленный в этом году по Войску Донскому, Бакланов остальное время жизни провел в Петербурге.
18 января 1873 года не стало казака-богатыря. Его похоронили в Петербурге в Новодевичьем монастыре и там его друзья поставили над могилой памятник.
На гранитной скале брошена кавказская бурка и на нее донская папаха. Под папахой лежит знаменитый баклановский черный значок — гроза Большой и Малой Чечни. Под значком венок с надписью: «Войска Донского Яков Петрович Бакланов. Родился 1809 г., умер 1873 г.»; на постаменте памятника изображены названия всех тех местностей, где сражался Яков Петрович. 17-й донской казачий генерала Бакланова полк имел своим знаменем тот самый знаменитый черный флаг с черепом и скрещенными костями, с которым не расставался Яков Петрович…
В 1911 году прах героя был торжественно перевезен в Новочеркасск и перезахоронен в войсковом соборе рядом с могилой М. И. Платова. В казачьей столице тогда же появился проспект Бакланова, а родная станица генерала — Гугнинская стала впредь именоваться Баклановской…