Первый выстрел революции был сделан в Распутина и царскую семью одновременно…Собака,погубившая нашу Империю зарыта в Англии.(Видео)

«Ад полон добрыми намерениями и желаниями» (Джордж Герберт) [1]

«Путь грешников вымощен камнями, но в конце его — пропасть ада». (Сир: 21:11)

Ещё о «первом выстреле революции»

Три человека, искренне почитающие себя монархистами, во имя спасения короны и династии, решились совершить преступление.

Князь Феликс Феликсович Юсупов граф Сумароков-Эльстон (1887-1967);

Великий Князь Дмитрий Павлович Романов (1891-1942), приходившийся св.императору Николаю двоюродным братом;

И, наконец, Владимир Митрофанович Пуришкевич (1870-1920), убежденный монархист, один из самых ярких политиков России.

Эти трое людей, вознамерившихся убить Распутина, и убив его, несомненно, желали «как лучше». Пуришкевич, по всей вероятности желал, чтобы дворцовый переворот был, как сейчас говорят, «бархатным»… У князей были другие мотивы.

Желая «сделать как лучше», заговорщики «вступили уверенными ногами на ту зыбь, которою так часто обманывает нас историческая видимость: последствия наших самых несомненных действий вдруг проявляются противоположны нашим ожиданиям». [2]

Пуришкевич поймет, к чему он приложил свою руку, а вот Юсупов будет и в эмиграции упорно продолжать дезинформационную кампанию, призванную укоренить в сознании людей ту схему революции, которая стала общим местом как в марксистско-ленинской традиции осмысления истории, так и в традиции, условно говоря, либеральной.

Общим для идейных коммунистов и столь же идейных антикоммунистов стало отрицание той роли, которую сыграли в разрушении России как думские деятели либерального толка, так и мнящие себя монархистами аристократы. Коммунистам такая схема оказалась весьма кстати: умолчав и преуменьшив роль «Февраля», вырастает значение «Октября». Да и либералам-эмигрантам такая схема тоже оказалась кстати: демонизировав Распутина и большевиков, нарисовав и утвердив в сознании портрет «слабого царя», удалось надолго поддерживать впечатление о том, что «родзянки и юсуповы» не при чем…

Тем не менее, значительная часть эмиграции, особенно югославская ее часть, осознавала многое. И вот, желая опровергнуть убеждение, что «убийство Распутина называют «первым выстрелом революции», толчком и сигналом к перевороту» [3], в середине 1920-х князь Юсупов публикует свои воспоминания.

«После всех моих встреч с Распутиным, всего виденного и слышанного мною я окончательно убедился, что в нем скрыто все зло и главная причина всех несчастий России: не будет Распутина, не будет и той сатанинской силы, в руки которой попали государь и императрица. Казалось, сама судьба свела меня с этим человеком, чтобы я собственными глазами увидел, какую роль он играет, куда ведет нас всех его ничем не ограниченное влияние.

Чего еще было ждать?

Можно ли было щадить Распутина, который губил Россию и династию, который своим предательством увеличивал количество жертв на войне?

Есть ли хоть один честный человек, который не пожелал бы искренне его погибели?

Следовательно, вопрос состоял уже не в том, нужно ли было вообще уничтожить Распутина, а только в том, мог ли именно я брать на себя эту ответственность?

И я ее взял

<…> После долгих обсуждений мы пришли к заключению, что в вопросе, касающемся судьбы России, не должно быть места никаким соображениям и переживаниям личного характера и что все мои нравственные тревоги и угрызения совести должны отойти на второй план». [4]

Реакция на убийство

Тотчас после убийства, члены Императорской семьи проявили невиданную суетливость, всячески подталкивая Великого Князя Александра Михайловича к тому, чтобы он заступился перед Государем за высокопоставленных убийц Распутина.

«Они бегал взад и вперёд, совещались, сплетничали и написали Ники преглупое письмо. Всё это имело такой вид, как будто они ожидали, что Император Всероссийский наградит своих родных за содеянное ими тяжкое преступление!

— Ты какой-то странный, Сандро! Ты не сознаёшь, что Феликс и Дмитрий спасли Россию!

Они называли меня странным, потому что я не мог забыть о том, что Ники, как верховный судья над своими подданными, был обязан наказать убийц, и в особенности, если они были членами его семьи.

Я молил Бога, чтобы Ники встретил меня сурово.

Меня ожидало разочарование. Он обнял меня и стал со мной разговаривать с преувеличенной добротой. Он меня знал слишком хорошо, чтобы не понимать, что все мои симпатии были на его стороне и только мой долг отца по отношению к Ирине заставил меня приехать в Царское Село.

Я принёс защитительную, полную убеждения речь. Я просил Государя смотреть на Феликса и Дмитрия Павловича не как на обыкновенных убийц, а как на патриотов, пошедших по ложному пути и вдохновлённых желанием спасти родину.

— Ты очень хорошо говоришь, — сказал Государь, помолчав, — но ведь ты согласишься с тем, что никто — будь он Великий Князь или же простой мужик — не имеет права убивать». [5]

Известие об убийстве Распутина было встречено в буквальном смысле слова ликованием. «То было воскресенье. Некоторые хозяйки «принимали». Некоторых визитеров встречали поцелуями, как на Пасху. Передали, что во дворце Дмитрия Павловича веселятся, поют, играют.

<…> Офицерство в Ставке ликует. В столовой потребовали шампанского. Кричали ура.

<…>  За исключением Их Величеств и их детей, вся Царская фамилия встретила повсюду известие об убийстве Распутина с радостью. В убийстве увидели избавление России от величайшего зла. На убийство смотрели, как на большой патриотический акт.

Даже умудренная большими годами вдовствующая Императрица Мария Федоровна, по словам Вел. Кн. Александра Михайловича, который первый сказал Ее Величеству об убийстве, реагировала так:

— Слава Богу, Распутин убран с дороги. Но нас ожидают теперь еще большие несчастья…». [6]

И эта эйфория характерна была не для одной только великосветской публики.

«В салонах, в магазинах, в кафе открыто заявляют, что «немка» губит Россию и что ее надо запереть на замок, как сумасшедшую. Об императоре не стесняются говорить, что он хорошо бы сделал, если б подумал об участи Павла I. <…>

Графиня Р., проведшая три дня в Москве, где она заказывала себе платья у известной портнихи Ломановой, подтверждает то, что мне недавно сообщали о раздражении москвичей против царской фамилии:

— Я ежедневно обедала, — говорит она, — в различных кругах. Повсюду сплошной крик возмущения. Если бы царь показался в настоящее время на Красной площади, его встретили бы свистками. А царицу разорвали бы на куски. Великая княгиня такая добрая, сострадательная, чистая не решается больше выходить из своего монастыря. Рабочие обвиняют ее в том, что она морит народ голодом… Во всех классах общества чувствуется дыхание революции… ». [7]

Повсеместно весть об убийстве Распутина воспринималась «как свидетельство начала существенного очищения политической атмосферы. Люди думали, что это убийство устранит одну из основных причин возникновения всевозможных абсурдных россказней, сеявших в народе смуту. В действительности же произошло обратное. Случилось так, что убийство «старца» послужило толчком к возникновению ещё больших внутренних волнений и к более широкому распространению всякого рода нелепых слухов, связанных с его именем». [8]

«Убийство, как действие предметное, было замечено куда шире того круга, который считался общественным мнением, — среди рабочих, солдат и даже крестьян. А участие в убийстве двух членов династии толкало на вывод, что слухи о Распутине и царице верны, что вот даже великие князья вынуждены мстить за честь Государя. А безнаказанность убийц была очень замечена и обернулась тёмным истолкованием: либо о полной правоте убийц, либо что наверху правды не сыщешь, и вот государевы родственники убили единственного мужика, какому удалось туда пробраться». [9]

«Для мужиков Распутин стал мучеником. Он был из народа; он доводил до царя голос народа; он защищал народ против придворных: и вот придворные его убили. Вот что повторяется во всех избах». [10]

«Так убийство Распутина оказалось не жестом, охраняющим монархию, но первым выстрелом революции, первым реальным шагом революции — наряду с земгоровскими съездами в тех же днях декабря.

Распутина не стало, а недовольство брызжело — и значит на кого теперь, если не на царя?» [11]

«Но Юсуповы и компания не окончили своего дела». [12]

Накануне возвращения из Ставки в Царское Село, Государь получил телеграмму от Царицы в которой говорилось:

«Есть опасение, что эти два мальчика затевают еще нечто ужасное». [13]

«Через несколько дней Государь принёс в комнату Императрицы перехваченное Министерством внутренних Дел письмо княгини Юсуповой, адресованное Великой княжне Ксении Александровне. Вкратце содержание письма было следующее: «Она (Юсупова), как мать, конечно, грустит о положении своего сына, но «Сандро» (Вел.кн. Александр Михайлович) спас всё положение; она только сожалела, что в тот день они не довели своего дела до конца и не убрали всех, кого следует… Теперь остаётся только ЕЁ (большими буквами) запереть»…» [14]

На основании данных перлюстрации Министром Внутренних Дел Протопоповым был сделан подробный доклад Их Величествам.

«Он доложил, что о готовившемся убийстве знали многие. Что молодых энтузиастов подталкивали на убийство люди пожилые, с положением, люди, которых знала Царская семья. Что говорилось об устранении не только Распутина, но и А. А. Вырубовой и даже самой Императрицы. Министр представил две телеграммы Вел. Кн. Елизаветы Федоровны. Одна гласила:

«Москва. 18 декабря 9 ч. 38 м. Великому Князю Димитрию Павловичу. Петроград. — Только что вернулась вчера поздно вечером, проведя неделю в Сарове и Дивееве, молясь за вас всех дорогих. Прошу дать мне письмом подробности событий. Да укрепит Бог Феликса после патриотического акта, им исполненного. Елла».

Вторая телеграмма:

«Москва. 18 декабря. 8 часов 52 м. Княгине Юсуповой. Кореиз. Все мои глубокие и горячие молитвы окружают вас всех за патриотический акт вашего дорогого сына. Да хранит вас Бог. Вернулась из Сарова и Дивеева, где провела в молитвах десять дней. Елизавета».

Представил копию письма княгини Юсуповой, матери, к сыну от 25 ноября. 3. H. Юсупова писала:

«…Теперь поздно, без скандала не обойтись, а тогда можно было все спасти, требуя удаления управляющего (т. е. Государя) на все время войны и невмешательства Валиде (т. е., Государыни) в государственные вопросы. И теперь я повторяю, что пока эти два вопроса не будут ликвидированы, ничего не выйдет мирным путем, скажи это дяде Мише, от меня».

Представил министр также и копию письма жены Михаила Владимировича Родзянко к княгине Юсуповой (3. H.) от 1 декабря, в котором была такая фраза:

«…Все назначения, перемены, судьбы Думы, мирные переговоры — в руках сумасшедшей немки, Распутина, Вырубовой, Питирима и Протопопова».

<…> Доклад Протопопова, рассказы Императрицы и дам с бесконечными комментариями из Петрограда, ввели Государя в полный курс всех событий истекших дней со всем ужасом их мельчайших гадких житейских подробностей. Безысходное горе Императрицы охватило Государя тяжелой атмосферой потери как бы близкого человека. Ожидание же неизбежной катастрофы, нависшей над Государем, сразу при известии о смерти Распутина, здесь, в Царском Селе, сделалось длительно тяжелым. Атмосфера во дворце была подавляющая. А. А. Вырубова рассказывала, что Государь не раз повторял тогда: — «Мне стыдно перед Россией, что руки моих родственников обагрены кровью этого мужика». Государыня же была буквально убита письмами и телеграммами, представленными Протопоповым. Все, что казалось раньше только гадкими сплетнями, оказалось жестокой правдой. Государыня «плакала горько и безутешно». [15]

Пуришкевич

«Судя по тому немногому, что мне известно, именно присутствие Пуришкевича сообщает драме ее настоящее значение, ее политический интерес», — записал 31 декабря 1916 года посол Французской Республики в России Морис Палеолог в своем Дневнике.

«Великий князь Димитрий — изящный молодой человек, двадцати пяти лет, энергичный пламенный патриот, способный проявить храбрость в бою, но легкомысленный, импульсивный и впутавшийся в эту историю, как мне кажется, сгоряча. Князь Феликс Юсупов, двадцати восьми лет, одарен живым умом и эстетическими наклонностями; но его дилетантизм слишком увлекается нездоровыми фантазиями, литературными образами Порока и Смерти; боюсь, что он в убийстве Распутина видел прежде всего сценарий, достойный его любимого автора, Оскара Уайльда.

Во всяком случае, своими инстинктами, лицом, манерами он походит скорее на героя «Дориана Грея», чем на Брута или Лорензаччио.

Пуришкевич, которому перевалило за пятьдесят, напротив, человек идеи и действия. Он поборник православия и самодержавия. Он с силой и талантом поддерживает тезисы: «царь — самодержец, посланный Богом». В 1905 г. он был председателем знаменитой реакционной лиги «Союза Русского Народа».

Его участие в убийстве Распутина освещает все поведение крайней правой в последнее время; оно показывает, что сторонники самодержавия, чувствуя, чем им грозят безумства императрицы, решили защищать императора, если понадобится, против его воли». [16]

Пуришкевич Владимир Митрофанович (1870-1920) был в 1906 г. избран депутатом II Государственной Думы и с этого времени вплоть до 1917 года был профессиональным политиком. До 18 ноября 1916 г. Владимир Митрофанович входил во фракцию правых, был одним из ключевых ораторов, озвучивавших принципиальные вопросы.

Будучи убеждённым монархистом, вступил в ряды Союза Русского Народа (СРН) вскоре после его образования и сразу выдвинулся в число лидеров Союза. На свои средства (а также на средства, поступаемые в качестве пожертвований), организовал издательство монархической литературы.
С началом Первой мировой войны, подчеркивая, что отныне все политические противоречия отброшены, Пуришкевич демонстративно выехал на фронт в составе санитарного поезда А. И. Гучкова. Вскоре он организовал собственный санитарный отряд, в котором вместе с ним трудилась жена и двое сыновей. Отряд этот, признанный одним из лучших в армии, Пуришкевич возглавлял до конца войны, нередко бывая в гуще боев.

В связи с нападением Германии на Россию Пуришкевич отказался от своего прежнего германофильства, занял позицию верности союзническому долгу, став англофилом.

Со второй половины 1915 Пуришкевич начал позволять себе выступления с публичной критикой правительства, именно он придумал ядовитое выражение, ставшее крылатым — «министерская чехарда» (9 февраля 1916 после речи Б. В. Штюрмера в Гос. Думе). Излюбленной темой выступлений Пуришкевича становятся нападки на проживающих в России немцев, среди которых было немало монархистов. Позиция Пуришкевича сначала вызывала недоумение у рядовых монархистов, а затем и откровенный протест». [19]

Ничего удивительного в этом нет, если принять во внимание то, что по своему мировоззрению Владимир Митрофанович был в первую очередь русским патриотом, а уже потом — монархистом.

«3 ноября 1916 Пуришкевич был принят Царем, знавшим его, как одного из вождей монархического движения. Этим воспользовался великий Князь Георгий Михайлович и другие участники антидинастического заговора, которые добивались удаления Б. В. Штюрмера с поста премьер-министра и министра иностранных дел, и, рассчитывая через посредство Пуришкевича, воспользовавшись доверием к нему Николая II, создать у Государя впечатление, что Штюрмером недовольны даже монархисты. Интрига достигла цели, скоро Штюрмер был отправлен в отставку». [21]

Сам Пуришкевич описывает этот случай следующим образом:

«Помню, как сейчас, перед обедом блестящую и шумливую толпу великих князей и генералов, поджидавших вместе со мною выхода Государя к столу и делившихся впечатлениями военных событий и событий внутренней жизни России. Один за другим они подходили и заговаривали со мною: Вы делаете доклад Царю? Вы будете освещать ему положение дел? Скажите ему о Штюрмере. Укажите на пагубную роль Распутина. Обратите его внимание на разлагающее влияние того и другого на страну. Не жалейте красок. Государь вам верит, и ваши слова могут оказать на него соответствующее впечатление.

Слушаюсь, Ваше Высочество! Хорошо, генерал!- отвечал я то одному, то другому — направо и налево, а в душе у меня становилось с каждым мгновением все тяжелее и печальнее: как, думал я, неужели мне, проводящему всю войну на фронте и живущему одними только военными интересами наших армий, приходится сказать Государю о том, о чем ежедневно ваш долг говорить ему, ибо вы в курсе всего того, что проделывает Распутин и его присные над Россией, прикрываясь именем Государя и убивая любовь и уважение к нему в глазах народа.

Почему вы молчите? Вы, ежедневно видящие Государя, имеющие доступ к нему, ему близкие. Почему толкаете на путь откровений меня, приглашенного Царем для других целей и столь далекого сейчас от событий внутренней жизни России и от политики, которую проводят в ней калифы на час, ее появляющиеся и лопающиеся, как мыльные пузыри, бездарные министры.

«Трусы!»- думал я тогда, «Трусы!»- убежденно повторяю я и сейчас.

Жалкие себялюбцы, все получившие от Царя, а неспособные даже оградить его от последствий того пагубного тумана, который застлал его духовные очи и лишил его возможности в чаду придворной лести и правительственной лжи правильно разбираться в истинных настроениях его встревоженного народа». [22]

19 ноября 1916 года Пуришкевич окончательно перешел границу и очутился в лагере врагов Самодержавия. Именно в этот день с трибуны Государственной Думы Пуришкевич обрушился с пламенной речью на «темные силы, позорящие Россию».

В это самое время Юсупов, давно замышлявший убийство Г. Е. Распутина, уже отказался от привлечения к акту наемных убийц, и решил искать исполнителей уничтожения Распутина среди тех, кто будет готов пойти на такой шаг по идейным соображениям.
И когда Пуришкевич воскликнул перед взволнованной аудиторией в Думе:

«Встаньте, господа министры, поезжайте в Ставку, бросьтесь к ногам царя, имейте мужество сказать ему, что растет народный гнев и что не должен темный мужик дальше править Россией»… Юсупов затрепетал от сильного волнения. Г-жа П., сидевшая возле него, видела, как он побледнел и задрожал». [24]

Феликс Юсупов нашел именно того, кого он искал:

«Те, которые так горячо говорили против «старца», не могут не разделять моих соображений, не могут не одобрить моего намерения. Я верил, что они мне помогут». [25]

«Политический мертвец» становится «застрельщиком» в Думе

Вовлечение Пуришкевича в заговор произошло следующим образом:

На следующий день Юсупов дозвонился до Пуришкевича, который с самого утра принимал поздравления по телефону, и сумел заинтриговать собеседника своим предложением. 21 ноября, ровно в 9 ч. утра, к Пуришкевичу приехал князь Юсупов. Молодой аристократ понравился хозяину дома «и внешностью, в которой сквозит непередаваемое изящество и порода, и, главным образом, духовной выдержкой. Это, очевидно, человек большой воли и характера, качества, мало присущие русским людям, в особенности аристократической среды.

«Ваша речь не принесет тех результатов, которые вы ожидаете»,- заявил он мне сразу. «Государь не любит, когда давят на его волю, и значение Распутина, надо думать, не только не уменьшится, но, наоборот, окрепнет, благодаря его безраздельному влиянию на Алексавдру Федоровну, управляющую фактически сейчас государством, ибо Государь занят в ставке военными операциями».

«Что же делать?»- заметил я. Он загадочно улыбнулся и, пристально посмотрев мне в глаза немигающим взглядом, процедил сквозь зубы: «Устранить Распутина». Я засмеялся.

«Хорошо сказать,- заметил я,- а кто возьмется за это, когда в России нет решительных людей, а правительство, которое могло бы это выполнить само и выполнить искусно, держится Распутиным и бережет его как зеницу ока».

«Да,- ответил Юсупов,- на правительство рассчитывать нельзя, а люди все-таки в России найдутся». — «Вы думаете?» — «Я в этом уверен! И один из них перед вами». Я вскочил и зашагал по комнате». [27]
«Судя по показаниям, которые дал в 1931 ОГПУ Ф. С. Житков (один из солдат, привлечённых заговорщиками для заметания следов убийства), сам Пуришкевич прекрасно понимал суть убийства Распутина, ибо он говорил солдату, что «это первая пуля революции».
Самое обстоятельное и убедительное объяснение измены Пуришкевича дал его соратник по РНСМА Ф. В. Винберг. Он писал:

«Талантливый, блестяще даровитый, редко образованный и начитанный, большого ума и больших творческих способностей, одинакового со мной, как мне не только казалось, но как действительно тогда и было, политического склада мыслей, Владимир Митрофанович мне очень нравился, и я был горячим его сторонником». Однако он «был чрезмерно обуян личными чувствами, как то — надменным самомнением, любовью к популярности и стремлением к исключительному преобладанию над всеми другими, большой пристрастностью и нетерпимостью к чужим мнениям, а потому и неуживчивостью характера, склонностью, под влиянием своих увлечений и чувств, не разбираться в средствах для достижения целей, и недостаточно обдуманно и осторожно относиться к тем или другим действиям своим».

В своем безграничном самомнении Пуришкевич, по словам Винберга, особенно возненавидел Государыню Императрицу Александру Федоровну за то, что Она, по его мнению, недостаточно ценила и превозносила деятельность «гениального Пуришкевича» по организации санитарных поездов. Был Пуришкевич обижен и на Государя.  Николай II 20 ноября 1915 согласился на награждение октябриста Гучкова орденом св. Владимира 3-й степени с мечами «за выдающиеся труды» по руководству учреждениями Красного креста «под огнем неприятеля», а двумя днями позже на докладе о награждении Пуришкевича мечами к уже имеющемуся у него ордену св. Владимира начертал: «Нет». И хотя, как видно на фотографиях Пуришкевича, мечи к ордену он всё-таки со временем получил, но нанесенную ему обиду, Государю, похоже, не простил». [30]
Незадолго перед кончиной Пуришкевич напишет следующие строки:

«Русское имя покрылось позором,

Царство растерзано адским раздором,

Кровью залита вся наша страна…

Боже наш, в том есть и наша вина.

Каемся мы в эти страшные дни…

Боже, Царя нам верни!

Это стихотворение можно рассматривать, как политическое покаяние Пуришкевича». [32]

Но сделанного не воротишь.

Ю. С. Карцов, бывший соратник Владимира Митрофановича по Союзу Михаила Архангела, вынес о своем бывшем партийном лидере такое заключительное суждение-эпитафию:

«Совершенно искренно желал он подавить революцию и спасти монархию. Но воля ему изменила, и намерения его разошлись с действиями. Примкнув к распространившемуся в армии революционному движению, выступил он обличителем и гонителем Царя и его приближенных. Обагрив руки в крови Распутина, воображая — [что] он ее спасает, нанес он монархии решительный удар. Вместо того, чтобы тушить пожар, подлив в него масла, разжег он его еще больше. <…> Богато одаренный, не расцвел он, не принес плода, и воспоминание о нем неразрывно у меня связано с чувством глубокого разочарования. <…> Стойкостью убеждений он не отличался и гнулся на обе стороны: перед властью и перед общественным мнением. Деятельность его была шумлива, поверхностна и бесплодна. России он не спас, а, наоборот, толкнул ее в пропасть» [33].

«Продиктованное любовью к родине, наивно задуманное с целью спасения России, плохо и несерьёзно продуманное, выполненное же гадко и аморально, это убийство явилось не спасением России, а началом ее гибели. Стрельба по Распутину явилась первым выстрелом русской революции и даже больше. По словам поэта Блока: «пуля, прикончившая Распутина, попала в самое сердце царствующей династии». Поэт был прав, но он не договорил всей истины.Пуля эта была выпущена из пистолета английского агента.

Та пуля не только убила Царя и его семью и многих членов династии, но убила и весь политический и социальный строй Императорской России и нанесла глубочайшую и тяжелую рану нашей Родине». [34]

P.S.

Великий князь Дмитрий никогда в течение своей последующей жизни не обсуждал убийства Г. Е. Распутина-Нового даже с близкими ему людьми.

Владимир Митрофанович Пуришкевич, несомненно, раскаялся в совершенном им злодеянии, прекрасно осознавая то, «застрельщиком» чего он оказался. Бог весть: возможно, он принес и церковное покаяние.

Князь Феликс Юсупов не просто не собирался каяться в совершении «первого выстрела революции», но, оказавшись вне пределов досягаемости мифических «людей Распутина», которых он панически боялся, бравировал тем, что его никогда не мучают угрызения совести. Ибо он всего лишь «убил собаку». [35]

В данном случае речь идет отнюдь не об одной лишь фигуре речи.

Юсупов — не чуждый, кстати говоря, оккультизму — намекал на ритуальный характер как самого убийства, так и последовавшего после революции осквернения праха.

На месте сожжения праха Распутина была оставлена надпись:

«Hier ist der Hund begraben».

(«Вот где собака зарыта»).

И если для Палеолога, как мы помним, «именно присутствие Пуришкевича сообщает драме ее настоящее значение, ее политический интерес». То для человека, пытающегося постигнуть духовный смысл революции, именно присутствие педераста и оккультиста Юсупова сообщает драме её подлинное значение.

Много говорится о демонической подоплеке того, что свершилось после Октября, но как же мало — о столь же оккультно-магических делах, творившихся накануне Февраля.

Высшее общество рукоплескало человеку, которого даже мягко говоря малодуховные люди считали глубоко порочным. Разве мог Господь попустить, чтобы внешне православным государством властвовали Феликс Феликсович да Димитрий Павлович!? Нет. Уж лучше — явное, неприкрытое падение. Лучше уж Феликс Эдмундович да Лаврентий Павлович. От открытого зла можно отвратиться, а как восстать против зла, замаскированного «монархизмом»?

И как страшно осознавать то, что творившиеся накануне Февраля преступления, имевшие мистическую подоплёку, совершали не представители неких человеконенавистнических сект иудаизма, а наши домашние оккультисты. Вполне русские и даже как бы монархически настроенные.

И подручными у них оказались вовсе не швондеры с шариковыми, а русские патриоты, искренне желавшие «как лучше».

Но что такое это «как лучше» для души, которая ослеплена прелестью внешне красивой идеи! Что такое это «как лучше» для души, которая порабощенной духами злобы поднебесной.

Здесь и «зарыта собака» сути и смысла постигших нас в ХХ веке несчастий.

Собака зарыта здесь,а не там.Смотрите фильм.Только не верьте в бред о разврате и пьянстве старца,сегодня эта ложь  жидовских газет  полностью опровергнута .

Известно, что Распутин неоднократно говорил о том, что судьба самодержавия в России неразрывно связана с его жизнью: «Убивающий – ничто, это может быть, очень несчастный человек, ему когда-нибудь Бог простит… Но те, кто его подстрекает на убийство, уговаривают убить, работают во тьме, внушают ненависть – вот истинные преступники, они в ответе за все беды России! Если они меня теперь убьют – конец Царствованию Николая Второго! Преступление против слова Божия тяжко карается. Ах! Только бы десять лет мне пожить еще! Все можно было бы спасти… Царевич войдет в совершенные лета, здоровье Его улучшится. Он в свой черед станет Императором… Война останется как страшный сон. Только немного терпения, немного милосердия, чтобы все стали счастливы! Бог благословит Россию… Я уеду на Афон молить Пресвятую Богородицу спасти и сохранить нас» .

Когда в 1919 году колчаковский следователь Соколов допрашивал дочь Распутина Матрену о цареубийстве, она поведала ему о некоторых важных деталях жизни отца: «Никаких приемов гипнотизма отец в действительности не знал. Он как был простым мужиком от рождения, таким остался до самой смерти. Его воздействие на людей, вероятно, заключалось в том, что он был чрезвычайно силен духовной энергией и верой в Бога. Он замечательно хорошо говорил о Боге, когда бывал пьяный. Как я уже говорила, уходя странствовать, он бросил пить. Но в Петрограде он снова вернулся к вину . Больше всего любил мадеру и красное вино. Пил он дома, но больше в ресторанах и у знакомых. Царская семья знала, что он пьет, и осуждала его за это. Говорили ему об этом и мы. Всегда для всех у него был один ответ: «Не могу запить того, что будет после».

Мысль Григория Ефимовича заключалась в том, что он ждал чего-то худого для родины в будущем и хотел потопить в вине свое горькое чувство от сознания этого будущего. Пьяный, он любил плясать русскую и плясал замечательно хорошо. Вообще вино на него действовало не так, как на других. Он не терял разума, не делался от вина грубым, злым, а делался как бы более одухотворенным. Все, что писалось в газетах в революцию про его разврат, – клевета. Отец не знал никаких женщин, кроме мамы, и любил ее одну.

ДОРОГОЙ НАШ ОТЕЦ. Г.Е. Распутин-Новый глазами его дочери и духовных чад. Сост. С.В. Фомин.