Из газеты «Совершенно секретно».
«В пресс-центр Выставки достижений СССР в Буэнос-Айресе, первого масштабного мероприятия после падения режима аргентинской военной хунты, вошел высокий, седой, подтянутый человек. «Кто тута у вас главный, господа?» – спросил он с тем характерным говором, которым еще и сейчас изъясняются на юге России. Фрикативное «г» забивало все остальные звуки, а гласные выпевались округло и мелодично. Хотя сам человек меньше всего навевал мысли о гармонии: все в нем было крепким, узловатым, твердым. Загорелое до красноты, до цвета мореного дуба, лицо, изрезанное глубокими морщинами, и впрямь — кора дерева. Черные, огромные и тяжелые, как корни, ручищи выпирали из тесных рукавов застегнутой на все пуговицы белой рубашки. Сила в нем ощущалась невероятная, медвежья.
– Я к вам из-под самого Барилоче приехал, – сказал он в ответ на мое приветствие. – Полторы тыщи верст гнал. Серафим Луговой меня кличут, казак Усть-Хоперской станицы, слыхивал о такой? Мабуть, и нет уж станицы-то, извели вместе с казачеством, сукины дети?
Незабудкины, пастельных тонов, глазки казака смотрели недобро и внимательно.
Догадавшись, что собеседник мой из «тех» казаков и в России года с двадцатого не бывал, начал я что-то мямлить насчет возрождения казачества под материнской опекой Советской власти. Что мне было положено по должности, то и мямлил. А вот существует ли до сих пор станица Усть-Хоперская, не знал, поскольку никогда в те края не заглядывал. Вообще, с фактами и аргументами было бедновато. Кстати, вспомнилось, что в годы Великой Отечественной формировались на Дону и на Кубани казачьи дивизии…
– Ну, ты мне про вторую германскую не гутарь шибко-то, – с кривой, нехорошей усмешечкой прервал меня Серафим Луговой. – Про неё мне и самому всё ведомо. На первую-то по годам не вышло мне иттить, а в Гражданскую и во вторую германскую я вас, краснопузых сволочей, христопродавцев, рубал! Ай, знатно рубал…
Сжав огромный жуткий кулачище, казак Луговой показал, как именно он рубал «краснопузых».
Потом, поняв, что наговорил лишнего, быстро свернул беседу.
– Добре, кубыть, пойду. Поглядел я на вас и вот што скажу: были вы голытьбой, голытьбою и остались, – громко сказал он, стоя в дверях. – Нету в вас корня… Меня, вот, выкинули с Дону, как сорную траву с поля, а я и здеся хозяйством оброс. Хутор у меня свой, земли шешнадцать гектаров… Сеялки-веялки, машины всякие… Кони, скот, – все есть. И правильно я вас рубал. Вас куда ни пусти – везде один разор. Бессмысленные вы люди…
Ушел, не прощаясь, смачно хлопнув дверью напоследок».
Такие казаки, которые «рубали краснопузых», появились в Латинской Америке после 1920-го и после 1945-го тысячи. Оседали они в основном в Аргентине, Чили, Уругвае и Парагвае. Существует колония казаков и в Бразилии. Сегодня тех рубак почти не осталось. Но живут их дети и дети их детей. Многие утратили свои корни, не сохранили язык, некоторые сумели сберечь и то, и другое. Но все они достаточно прохладно относятся к земле своих предков и, подобно этим предкам, не очень доверяют тому, что говорит или обещает Москва.
Я поражался огромному количеству казаков, которое оказалось в рядах нацистских армий и на восточном, и на западном фронтах. Не в традициях казачества; воевать против своих . Вспоминалась легенда о булавинцах, которые, уйдя к турецкому султану и образовав его конную гвардию, поставили единственное условие: против русских они не воюют. Неужели классовая ненависть? Да ерунда, откуда ее столько у простых казаков! Потом понял: для большинства из них это был единственный шанс на возвращение к родным берегам. Они верили, что, разгромив «краснопузых», они вернутся в свои станицы по Дону, по Кубани, по Тереку, и заживут себе тихо и мирно, будто не было никогда ни Гражданской войны, ни эмиграции.