Автор-Диакон Георгий Малков.
Подлинно церковные люди (как говорит мне опыт моей, более уже семидесятилетней жизни) всегда отличали Русское государство от той искусственной государственно-политической конструкции, что начала существовать на территории России, Русской земли после революции. Но именно потому они и считали всегда: то что имело место тогда в государстве, должно непременно пройти, ибо это — грандиозная страшная ошибка, которая со временем необходимо будет исправлена. А отсюда же вытекает и другая естественная позиция: не забывший о своей духовной сердцевине – Святой Руси – русский человек всегда оставался патриотом своей Земли, не будучи в то же время патриотом Совдепии.
Трагедия таких людей и состояла в том, что порой многим из них «приходилось» быть патриотами, а в сложнейших ситуациях (той же войны) – оставаться ими нередко по отношению к России хотя бы и в обличье СССР (т.е. не как к матери, а как к мачехе). Когда же преступления этой мачехи становились для некоторых из них невыносимыми, они перечеркивали и сам СССР (как это произошло, например, со значительной частью казачества). Однако, им Судья – Бог, а не воспитанники пионерлагерей (как, впрочем, и лагерей несколько иного порядка, в духовном отношении – порой родных братьев).
В послереволюционный период Церковь могла и должна была бы неизменно относиться к СССР (чего она, к сожалению, зачастую не делала, тем более, не выражала открыто) – именно как к государственности в самых корнях своих антихристианской, по отношению к которой христианин уж никак не мог быть настроенным «патриотически» (и никогда не имел, по сути, на это права, в том числе и чисто канонического).
Основание для такой духовной позиции – церковный соборный документ с анафематствованием большевицкой государственности как таковой, который, начиная еще с 1918 г., не позволяет русским патриотам становиться «советским человеком» (а отсюда и быть «патриотом» СССР)
Как хорошо известно, уже в декабре 1917 года так называемый «Совет народных комиссаров (Совнарком)» создал комиссию по подготовке декрета об отделении Церкви от большевицкого государства, в состав которой вошли: нарком юстиции П. Стучка, нарком просвещения А. Луначарский, член коллегии комиссариата юстиции П.Красиков, профессор права М. Рейснер (отец комиссара Ларисы Рейснер) и священник-расстрига М. Галкин. В газете партии эсеров «Дело народа» от 31 декабря был опубликован проект этого декрета.
В ответ на это Святейший Патриарх Тихон 19 января (1 февраля) 1918 года обратился с посланием к нации, известное как «послание с анафемой», в котором он открыто проклял («анафематствовал») большевиков(Ленина,Сталина,Г.Жукова и др.), их «советскую власть» и всех их пособников — на все времена. Тем самым через это послание Церковь бесстрашно выступила тогда с обличением антинародной и антироссийской, но главное и прежде всего, в основе своей — антихристианской, «злобесной» сущности коммунистического учения и коммунистической власти как таковых.
Обращаясь к новой власти, Патриарх, естественно, взывал и ко всем русским людям — ведь в первую очередь именно для них и было составлено это послание, ибо цену самим большевикам Тихон знал, и ему было ясно, что они останутся глухи к его обличениям.
В этом замечательном документе Патриарх, надеясь еще тогда на поддержку русского народа, четко высказал свое непримиримое отношение к богоборцам, заявив: «… то, что творите вы, не только жестокое дело, это поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей — загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей — земной… Властью, данною Нам от Бога… анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной» (Послание Святейшего Патриарха Тихона от 19. 01 (01. 02) 1918 г. // Акты Святейшего Патриарха Тихона и позднейшие документы о преемстве высшей церковной власти. 1917—1943. Сборник в двух частях. Сост. М.Е. Губонин. М., 1994. С. 83).
При этом Патриарх обратился и ко всем православным верующим России с церковным запретом на какое-либо духовное общение с большевиками и с призывом к религиозному противостоянию им: «Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение… Противостаньте им силою веры вашей, вашего властного всенародного вопля, который остановит безумцев и покажет им, что не имеют они права называть себя поборниками народного блага, строителями новой жизни по велению народного разума, ибо действуют даже прямо противно совести народной» (Там же).
В связи со сказанным замечу, что из текста этого документа становится тем более понятным, почему многие архипастыри и пастыри Православной Церкви неустанно предупреждали (как предупреждают и ныне!) каждого верующего: христианин, хоть в чем-то поддерживающий (пусть и по недомыслию) коммунистическую идеологию и ее служителей-богоборцев, тем самым совершает грех против Бога и Его Святой Церкви! Такой пробольшевицки настроенный «коллаборационист» естественным образом перестает быть членом Православной Церкви и духовным гражданином Святой Руси — иначе говоря, перестает быть подлинным русским и становится в духовном же смысле Иудой по отношению к подлинной России.
Антибольшевицкое послание Патриарха Тихона Собор полностью поддержал. Общее мнение его об этом документе ясно высказал московский протоиерей Н. Цветков: «…самое сильное место в послании Патриарха — анафематствование врагов родины и Церкви и запрещение входить с ними в общение. Хотя это место, при всей его краткости, очень выразительно, но все-таки оно требует объяснений… Собор должен бы выяснить, кого же анафематствует Святейший Патриарх. Я высказался бы, как высказывался и ранее, за то, что анафематствованию подлежат власти, ныне существующие, которые замыслили предательски погубить родину и Церковь. Но нужно иметь в виду, что в составе правительства есть лица, которых, по их вере и национальности, анафематствование не может касаться. Собору следует выразить свое отношение к этим нехристианским лицам, играющим большую и пагубную роль. Затем анафематствованию должны подлежать сознательные исполнители велений правительства и бессознательные элементы, которые по злой воле и трусости исполняют повеление этой власти» (Священный Собор Православной Российской Церкви. Деяния. Кн. VI. М., 1918. С. 38—39). Тогда же С.Н. Булгаков (известный философ и общественный деятель, вскоре принявший священнический сан) предложил «объявить народных комиссаров врагами Церкви и народа, и нужно сами действия объявить противохристианскими, сознательные исполнители коих подлежат отлучению» (Цит. по: Одинцов М.И. Всероссийский Поместный Собор 1917—1918 гг.: споры о церковных реформах, основные решения, взаимоотношения с властью // Церковно-исторический вестник. № 8. М., 2001. С. 131).
22 января (4 февраля) на заседании Собора было принято постановление, в котором он одобрил содержание патриаршего послания и тем самым придал ему статус официального соборного документа, который затем уже никогда официально же, соборно, не отменялся! Тем самым канонически утвержденное это прещение Российской Церкви, начиная с 4 февраля 1918 года, и по сей день остается в полной силе: иначе говоря, и сегодня все коммунисты пребывают под церковным проклятием, сколько бы отдельные представители Церкви, находясь как бы в «духовном забвении» и нарушая это соборное постановление, ни общались с нынешними «большевиками» на якобы «гуманитарной» основе.
Наконец 25 января (7 февраля) Собор высказался и по поводу только что утвержденного большевиками Декрета «О свободе совести», приняв особое постановление, где декрет этот был определен участниками Собора как «злостное покушение на весь строй жизни Православной Церкви и акт открытого против нее гонения. Всякое участие как в издании сего, враждебного Церкви узаконения, так и в попытках провести его в жизнь несовместимо с принадлежностью к Православной Церкви и навлекает на виновных кары, вплоть до отлучения от Церкви» (Священный Собор Православной Российской Церкви. Деяния. Кн. VI. М., 1918. С. 3).
Начавшиеся тогда же повсеместные гонения на верующих стали поводом к принятию Церковью еще одного Постановления — от 28 февраля (н. ст.) 1918 года, начинавшегося словами: «Святейший Патриарх и Священный Синод имели суждение о преподании духовным пастырям и всем верным чадам Православной Христовой Церкви указаний в отношении к обстоятельствам нынешнего времени» (Постановление Святейшего Патриарха Тихона и Священного Синода о деятельности церковно-административного аппарата в условиях новой государственной власти // Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917—1941. Документы и фотоматериалы. М., 1996. С. 30). Среди указаний этих имелись и принципиального порядка требования ко всем христианам — и пастырям, и пасомым — неизменно соотносить свои действия с духом евангельской правды и верности Самому Христу.
В «Постановлении», в частности, говорилось:
«1. Пастырям надлежит крепко стоять на страже Святой Церкви в тяжкую годину гонений, ободрять, укреплять и объединять верующих в защите попираемой свободы веры Православной и усилить молитвы о вразумлении заблудших.
16. Все восстающие на святую Церковь, причиняющие поругание святой православной вере и захватывающие церковное достояние, подлежат, невзирая на лица, отлучению церковному.
21. Ко всем лицам, совершившим деяния, влекущие отлучение от Церкви, а также ко всем лицам, поименно подвергнутым сему наказанию, должны быть применены все прещения, налагаемые Церковью на отлученных.
22. Отлученные от Церкви не могут быть допущены лично ни к святым Таинствам, ни к церковным молитвословиям и требам. Они не допускаются к Св. Причастию, для них не может быть совершаемо таинство брака, не может быть совершаема и домашняя молитва священника. Они лишаются всех вообще церковных прав, не должны быть допускаемы ни в церковь, ни на какие бы то ни было церковные и религиозные собрания. В случае нераскаянной смерти они лишаются и христианского погребения.
23. Верующие не должны входить в общение с отлученными от Церкви, за исключением случаев крайней необходимости и неведения.
24. В отношении лиц, отлученных от Церкви, священники ни в каком случае не должны ослаблять наложенных церковною властию прещений, памятуя, что за послабление и нерадение сами подпадают церковному наказанию…» (Там же. С. 31, 33—34).
Интересно (с учетом этого соборного документа): как могли относиться (и с какой мерой «патриотизма»?) русские православные люди, действительно уважающие церковные канонические постановления, к государству, самые основы которого были преданы церковному же проклятию?..
Теперь относительно «патриотизма» и «непатриотизма» в отношении войны с германским фашизмом и оценки самой войны как духовно-исторического факта, о «православном Сталине», а также о преступлениях «советской родины» перед русским человеком и подлинной его христианской родиной.
Многие православные подвижники и духовно опытные старцы расценили это страшное для страны испытание – войну — как наказание Божие за грехи революции и братоубийственные внутренние войны, за все то зло, которое творил тогда в России народ против самого же себя, но главное — за грех Богоотступничества, за преступления (или же равнодушное отношение к ним со стороны большинства) против Бога и Его Церкви, за взорванные или закрытые храмы (которых скоро в СССР не должно было уже остаться ни одного!).
Что еще, кроме гнева Господня, могло привести в чувство закосневшие в коммунистической лжи сердца, что еще могло пробудить богоподобную человечность в людях, все более превращавшихся в бездушные винтики советской государственной машины и требовавших на своих митингах и собраниях все новых и новых расстрелов и тюрем? И, по сути, уже не слишком многие сознательно и последовательно стремились сохранить тогда в себе образ Божий.
О подобном наказании свыше, о том, что Бог бесконечно поругаем не бывает, не раз предупреждали народ молитвенники-старцы — но кто слушал их?
Еще задолго до начала второй мировой войны, 6 августа 1918 года, за 10 дней перед смертью, известный (недавно причисленный к лику святых) старец, отец Аристоклий, подвизавшийся тогда на Афонском подворье в Москве, предсказывал, не объявляя, однако, никаких сроков, дальнейшую судьбу России: «Все бросят Россию, откажутся от нее другие державы, предоставив ее себе самой, — это чтобы на помощь Господню уповали русские люди…», и далее: «Услышите, что в других странах начнутся беспорядки — и подобные тому, что и в России, и о войне услышите, и будут войны, — но ждите, пока вот немцы не возьмутся за оружие, ибо они избраны Божиим орудием наказания России…»; тогда же говорил он и о значительно более отдаленном будущем, утверждая: «Крест Христов засияет над всеми мирами, и возвеличится наша Родина и будет как маяк во тьме для всех» (В чем спасение России? Пророчества старцев. М.: Изд-во «Фавор», 2002. С. 78).
И, в самом деле, война способствовала значительному духовному пробуждению нации. Несколько улучшилось — но какой дорогой ценой! — и положение Церкви в государстве.
Коммунистическая власть, как обычно — со свойственным ей политическим цинизмом, решила использовать ту огромную потенциальную силу, что всегда заключалась в национально-патриотической традиции Русской Церкви.
И, действительно, что было делать Сталину? Как можно было продолжать уничтожать русские православные храмы и измываться над русским православным человеком, если, например, оккупанты, захватывая наши города, тут же (пусть и из чисто пропагандистских политических целей) закрывали музеи атеизма и разрешали вновь открывать храмы?
Так, уже в июле 1941 году немецкими оккупационными властями были «закрыты антирелигиозные музеи, находившиеся в кафедральном Успенском соборе Смоленска и Троицком соборе Псковского кремля. Эти древние храмы были переданы Русской Православной Церкви, и в них возобновились регулярные богослужения» (Беглов А., Васильева О., прот. Георгий Митрофанов, Чапнин С. Церковь и война. 1941—1945 // «Церковный вестник» (газ.). М. № 8 (309). Апрель—май 2005 г. С. 4), причем «10 августа в Смоленске в день памяти Смоленской иконы Божией Матери, именуемой «Одигитрия», в возвращенном Церкви соборе отслужен молебен перед найденным накануне немецкими солдатами чудотворным списком этой иконы» (Там же).
В ответ и Сталин решил использовать в чисто политических целях «церковный фактор», хотя и это было сделано им не сразу и с большим, так сказать, скрипом (даже патриотическое воззвание Патриаршего Местоблюстителя, митрополита Сергия, от 22 июня 1941 года, было разрешено огласить в храмах только 6 июля!).
Что оставалось Сталину, этому лукавому политикану, — как не позволить и в России открытие храмов и уж во всяком случае не закрывать их вновь — при освобождении русских территорий от оккупантов — в тех местах, где они были открыты немцами?
Ведь, например, в одной только Псковской области, где, благодаря усилиям большевиков, перед войной практически не осталось ни одной (!) действующей церкви, при немцах к началу 1944 года было открыто более 400 приходов, где служило около 200 священников. Но этого мало — там же «активно использовались такие формы просветительского, миссионерского и социального служения, как преподавание Закона Божия в приходских и общеобразовательных школах, создание детских садов и детских приютов, катехизация взрослых, просветительская работа духовенства с учителями, миссионерская деятельность духовенства на радио. Ничего подобного не допускалось коммунистическим режимом в СССР не только в довоенное время, но и в течение всего послевоенного периода вплоть до 1989 года» (Там же). В Пскове, священство так называемой Псковской миссии всячески старалось помогать — и духовной поддержкой, и собранными продуктами — русским военнопленным в здешних лагерях (О христианской гуманитарной деятельности Православной Церкви в окуппированном немцами Псковском регионе и Псковской миссии см., например, в кн.: Псковский синодик пострадавших за веру Христову в годину гонений священноцерковнослужителей, монашествующих и мирян Псковской епархии XX столетия. Автор-составитель: инокиня Валерия (Мельничук). Под общей редакций архимандрита Ермогена (Муртазова). Москва — Псков: Учреждение культуры, искусства, науки и образования «Духовное преображение», 2005. С. 622—704).
К началу 1943 года «на территории, занятой немецкими войсками, было открыто около 10 тысяч храмов» (Там же. С. 5). В то же время оккупанты оставались оккупантами: и они точно так же, как и коммунисты (эти — особенно в 1941—1942 годах, в советских концентрационных лагерях), расстреливали священство в военные годы! Так, за чтение в храмах первого послания митрополита Сергия (Страгородского) «в Киеве были расстреляны настоятель Николо-Набережной церкви архимандрит Александр (Вишняков) и протоиерей Павел Остренский, в Симферополе — протоиерей Николай Швец, дьякон Александр Бондаренко, старец Викентий» ( Там же. С. 4).
Показательна именно чисто пропагандистская направленность временного заигрывания Сталина с Церковью: если в том же Пскове Православной миссией было издано к декабрю 1942 года 100 тысяч молитвенников, то Московскую Патриархию в августе того же года обязали выступить якобы в качестве издателя полиграфически роскошной по тем временам книги (с 50-тысячным тиражом) «Правда о религии в СССР», «которое распространялось преимущественно за границей» и где лживо «указывалось на отсутствие серьезных проблем в церковной жизни СССР довоенного времени и подчеркивалось, что главные исторические невзгоды Церкви в СССР пришлось пережить лишь в результате немецко-фашистской агрессии»( Там же. С. 5).
О том, каково было положение Церкви на самом деле, свидетельствуют хотя бы такие разнородные, но равно дискриминационного характера факты: например, только с марта 1944 года были разрешены и состоялись несколько встреч православного духовенства с командирами и бойцами Красной армии; или другое: несмотря на то, что прихожане осажденного Ленинграда «собрали в помощь фронту почти 17, 5 миллионов рублей, городские власти не передали в этот период Русской Православной Церкви ни одного храма, за исключением вернувшихся в юрисдикцию Московской Патриархии бывших обновленческих Спасо-Преображенского собора и кладбищенской Серафимовской церкви» (Там же); и, наконец: когда, после встречи митрополита Сергия со Сталиным 4 сентября 1943 года, Церковь была как бы вновь «разрешена» в СССР и в октябре того же года новоизбранный Патриарх Сергий передал властям «заявление об освобождении находившихся в советских лагерях и считавшихся живыми 24 архиереев, одного архимандрита и одного протоиерея», то оказалось, что «все упомянутые в списке священнослужители, кроме одного, к этому времени были либо расстреляны, либо умерли в лагерях» (Там же). Вот вам и якобы великий «церковолюбец», «раб Божий» Иосиф!
Показательно также, что даже ради собственной временной политической выгоды советская казенная машина работала с удивительным скрипом: так, даже документ о последующем разрешении на открытие храмов в России (с предоставлением минимальных прав верующим) — так называемое постановление Совнаркома СССР за № 1325 «О порядке открытия церквей» — власти приняли только 28 ноября 1943 года! (Там же).
Об истинном характере отношения коммунистической власти к Церкви в период Отечественной войны весьма недвусмысленно и трезво высказался, например, один их наиболее уважаемых и достойнейших российских пастырей — настоятель храма на Серафимовском кладбище петербургский протоиерей Василий Ермаков: «О той войне говорят сейчас очень много, но не всегда правдиво. Сегодня, через 60 лет после окончания войны, некоторые говорят, например, что во время войны было повальное обращение к Богу, повсеместное служение молебнов в частях, даже причащение солдат перед боем. На самом деле, у православных в Красной армии всю войну оставалось лишь право на тайную молитву между кровавыми боями и безбожными речами политруков. Оставшиеся в живых ветераны, если они верили в Бога, вспомнят, как они обращались к Богу в глубине своего сердца… Мне хотелось бы обратить внимание всех россиян на то, что многие говорят сейчас, в начале XXI века, о том, что во время войны Бог был в сердцах всех советских воинов и даже в сердцах советских военачальников. Но почему же тогда в день Победы — а Пасха была 6 мая — командный состав не приветствовал победителей пасхальным приветствием «Христос воскресе!»? Хотя тогда в армии почти все были крещеными. Почему было не обратиться и не поздравить не только с днем Победы, но и с Пасхой? Не было тогда веры в Бога, боялись упоминать Бога. И только одна Матерь-Церковь в те пасхальные дни поздравляла русский народ с Пасхой и Победой. Именно Церковь уже 22 июня 1941 года в послании митрополита Сергия впервые высказала великую мысль о том, что «победа будет за нами». Несмотря на то, что нас гнали, нас унижали, нас убивали, мы, православные христиане, своих обид не вспомнили.
Ветераны, помните этот день — день Победы и Пасхи! Это был день Победы жизни над смертью. Пасхальный канон возвещает нам: «Смертью смерть поправ». Пора понять, что мы победили не [одними только] нашими сыновьями и дочерьми, павшими на полях войны, но силой духа русского народа.
Русские люди XXI века! Подумайте о нас, ветеранах,.. какие мы есть, и не повторяйте наших ошибок. Не отходите от Бога. Если русский человек не ходит в храм, он перестает быть русским. Это главный завет Вам от меня, священника, прослужившего у Престола Божьего 52 года» (Протоиерей Василий Ермаков. Поздравление ветеранам войны // «Церковный вестник» (газ.). М. № 8 (309). Апрель—май 2005 г. С. 6).
Уже вскоре после завершения войны Сталин опять стал постепенно сворачивать деятельность Церкви (особенно внутреннюю). Вновь начал он отправлять священство в лагеря — хотя, конечно же, уже не в таких количествах, как ранее. Начали, не слишком торопясь, но вполне сознательно и направленно, вновь закрывать духовные учебные заведения и, главное, монастыри и храмы. Так, «согласно докладу, представленному Сталину Советом по делам Русской Православной Церкви, к 1 октября 1949 года «изъято 1150 молитвенных зданий» (на бывшей оккупированной немцами территории)» (Цит. по: Шафаревич И. Русский народ на переломе тысячелетий… М., 2000. С. 156). А в докладной министра МГБ Абакумова Сталину (1948 г.) приведены, например, такие данные о числе арестованных верующих: «В результате работы органов МГБ по выявлению и аресту антисоветского элемента среди церковников и сектантов за время с 1 января 1947 года по 1 июня 1948 года по Советскому Союзу за активную подрывную деятельность арестовано 1968 человек, из них православных церковников — 679 человек» (Там же).
Прискорбную лагерную статистику этого времени приводит и протоиерей Михаил Ходанов. Отмечая вновь начатую Сталиным вскоре же после окончания войны «политику удушения Церкви», о. Михаил пишет в одной из статей: «В 1949 году по сводному отчету ГУЛАГа в советских лагерях каторжного режима сидели 3523 священнослужителя… К слову сказать, те священники, которые не подписали известную Декларацию митрополита Сергия, Сталиным из лагерей вообще не выпускались. Оставшиеся в живых неподписанты вышли на свободу только после 1953 года» (Карташев А. Православие и Россия // Православие в жизни. Сборник статей… С. 215—216).
Отец Василий нередко особо подчеркивал, что преследование Церкви осуществляли в ту пору отнюдь не только иноверцы или атеисты-безбожники, но и бывшие русские, переставшие, однако, быть ими после отречения от веры отцов; известнейший ныне священник так и говорит: это были те, кто «отреклись от веры отцов и дедов, точнее, — предков своих и пошли за красным знаменем. И ныне идут и орут под тем же кровавым знаменем красным», с которым они раньше «громили Церковь, Православие и вековые устои. И чтó кричат, — слышим, это не ушло. Эти люди не осознали правды искупления, а именно — во имя чего все это совершалось» (Там же. С. 72—73).
Завершает же свою проповедь петербургский протоиерей вполне закономерным и справедливым утверждением: «Спросим теперь, а кто виновен в нынешнем развале? Себя они виновными не признают. То, что они явились этой разрушительной силой, не хотят считать, ибо бесчестие, унижения и трагедия прошлого еще не коснулись их ожесточенных сердец. Они хотят не искупления, а демонизма…. Они снова хотят утопить русский народ в потоках крови. И вновь нападки на священников и священство. Но помните, русские люди, что Православие и Россия — неотделимы! Нет России без Православия!» (Там же. С. 73—74).
В дополнение ко всем этим гневным, но совершенно справедливым обличениям дьявольской сущности коммунистической идеологии и политической практики большевизма, а также отвечая на вполне резонный вопрос протоиерея Василия: куда же пропали 120 тысяч российских священников? — стоит привести здесь несколько цифр, процитировав всего лишь одну фразу из вполне официального документа. Вот этот текст: «По данным Правительственной комиссии по реабилитации жертв политических репрессий, в 1937 году было арестовано 136. 900 православных священно- и церковнослужителей, из них расстреляно 85. 300; в 1938 году арестовано 28. 300, расстреляно 21. 500» (Доклад митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия, председателя Синодальной Комиссии по канонизации святых, на Архиерейском Юбилейном Соборе // «Сборник документов и материалов Юбилейного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви. Москва, 13—16 августа 2000 г.». Нижний Новгород, 2000. С. 89). И это — краткая сводка итогов большевицких преступлений (то есть преступлений «великого и славного» «советского строя» во главе с «дорогим и любимым товарищем Сталиным») всего лишь за два страшных палаческих года! А сколько их было на протяжении прошлого века…
Так что ответ здесь оказывается самый простой и обычный: все эти 120 тысяч священников, как и миллионы других граждан России, были убиты духовными отцами нынешних продолжателей их коммунистического «дела» — всяких Зюгановых, Купцовых, Анпиловых, Лимоновых (впрочем для последнего «красная», «большевицкая» идеология есть всего лишь одна из игровых, хотя и во многом вполне искренних, форм его, во многом декадентского, бытия) и всех, иже с ними…
Относительно же общего числа репрессированных коммунистами-сталинистами граждан СССР за период только, например, 1930-х — начала 1950-х годов можно привести следующие уточненные за последнее время данные (впрочем тут учтены лишь «официально» засвидетельствованные органами НКВД цифры жертв, а сколько русских людей умучено большевиками без всяких «документальных свидетельств» — известно одному только Богу) — как пишет современный историк: «Согласно архивам НКВД, за период самых жестоких репрессий 1937—1938 гг. было арестовано 1,6 миллиона человек, из них 87 процентов по политическим мотивам, а общее население тюрем, трудовых лагерей и трудовых колоний… выросло с одного миллиона в начале 1937 г. почти до двух миллионов в начале 1939 г. А если к ним добавить людей, отправленных в ссылку и проживавших в специальных поселениях, то общее количество репрессированных приблизится к 3, 5 миллиона человек… За этот же период времени более 680 тысяч человек были приговорены к смертной казни за так называемую “контрреволюционную и антигосударственную деятельность”. А за весь период 1930—1952 гг. число казненных составило 786 тысяч человек… Если учесть общее количество населения, приведенное в засекреченных в свое время данных переписи 1937 г., то окажется вполне вероятным, что только за период самого острого голода 1932—1933 гг. погибло около 5—6 миллионов человек, в основном крестьян. А вместе с жертвами репрессий 1930-х гг. общее количество жертв приближается к 10—11 миллионам человек… общее количество заключенных в советских лагерях и тюрьмах на январь 1941 г. составляло приблизительно 3, 3 миллиона человек, а к январю 1953 г. оно увеличилось до 5, 5 миллиона.
Эти цифры меньше оценок, сделанных западными историками во времена, когда архивные материалы были недоступны. Но они не становятся от этого менее ужасными… если представить себе все горе, все те беды и физические страдания, выпавшие на долю этих несчастных и скрытые за указанными цифрами, то можно без труда увидеть, что эти два с половиной десятилетия были для советских народов периодом невиданных мучений» (Хоскинг Д. Россия и русские. Кн. 2. М.. 2003. С. 185—186).
И вот эту страну вы, диакон Владимир, предлагаете мне и многим другим считать своей родиной, достойной искренних патриотических чувств? Я, например, вслед за тем же петербургским священником, предпочитаю считать СССР, как он именовал его, «Кощеевым царством», в котором, однако, вынуждены были жить русские православные люди, творя по мере сил добро своим ближним и всей своей Русской, но временно оккупированной коммуно-советизмом, земле.
РИД