В России сегодня – День памяти и скорби. Это одна из самых печальных дат в российской истории: 22 июня 1941 года началась война.…”Бедные, бедные русские мужики! Они оказались между жерновами исторической мельницы, между двумя геноцидами. С одной стороны их уничтожал Сталин, загоняя пулями в социализм, а теперь, в 1941-1945, Гитлер убивал мириады ни в чем не повинных людей. Так ковалась Победа, так уничтожалась русская нация, прежде всего душа ее. Смогут ли жить потомки тех кто остался? И вообще, что будет с Россией?”Из книги Николая Никулина- участника обороны Ленинграда.
* * * *
«Большевизмъ необходимо уничтожить любой цѣной…»
Письма Бѣлыхъ эмигрантовъ съ Восточнаго фронта.
Изъ писемъ русскаго офицера, служившаго въ Бельгійскомъ легіонѣ.
Ноябрь 1941,
районъ бывшаго Екатеринослава
…Вчера получилъ большое душевное удовлетвореніе, посѣтивъ здѣшнюю церковь и простоявъ всю службу. Это было первое богослуженіе во вновь открытой церкви, на которой какимъ-то чудомъ на всѣхъ куполахъ остались кресты. Внутри всѣ стѣны голы, лишь видны темныя пятна отъ висѣвшихъ когда-то иконъ. Подъ куполомъ около уцѣлѣвшихъ Свъ. Евангелистовъ чирикаютъ наперебой воробьи, внося какую-то праздничную ноту въ богослуженіе. При входѣ въ храмъ, въ оградѣ виднѣются еще надписи «Бога нѣтъ», а внутри храма тысячи молящихся, все больше женщинъ. Первое богослуженіе на родной землѣ, я не выдержалъ и какъ мальчикъ заплакалъ, не стѣсняясь окружающихъ. Хоръ уже успѣлъ нѣсколько спѣться, и я съ удовольствіемъ его слушалъ. На литургіи было много говѣющихъ. Хотѣлъ было и я причаститься, да начальство задержало, опоздалъ… Послѣ литургіи заказалъ молебенъ… Народъ дивился на нѣмецкаго офицера, стоявшаго посреди церкви на колѣняхъ, покрытаго епитрахилью, надъ которымъ священникъ читалъ Евангеліе и подъ конецъ подъ пѣніе хора «Спаси, Господи, люди Твоя» окропилъ святой водой и пожелалъ счастья на моемъ пути. Этого дня я никогда не забуду.
…Въ этомъ маленькомъ городкѣ засѣли мы на неопредѣленное время изъ-за непролазной грязи на дорогахъ. Если подмерзнетъ и выпадетъ снѣжокъ — двинемся дальше. Вокругъ шалятъ партизаны, то одного, то другого подстрѣлятъ. Партизаны — это активисты-коммунисты, которые не успѣли вовремя бѣжать. Можетъ быть, придется взяться за нихъ и почистить…
Пишу на совѣтскомъ блокнотѣ, который нашелъ въ занимаемой мною комнатѣ. Обитатели сбѣжали и побросали нѣкоторыя вещи. Раньше я жилъ въ казармѣ, а потомъ пошелъ и отыскалъ небольшую комнатку съ печкой и кроватью. Послѣднее обстоятельство меня сильно прельстило, такъ какъ уже мѣсяцъ приходилось спать на полу… Часто разговариваю съ земляками, остались прежними, съ хитрецой и съ еще большой осторожностью. Отношеніе къ намъ хорошее. Всѣ жаждутъ спокойствія и сытой жизни — это преобладаетъ во всемъ…
Декабрь 1941, тамъ же
…То, что я вижу здѣсь, мнѣ, болѣзненно любящему свою Родину, переживать очень тяжело. Гдѣ прежнее богатство и благополучіе… О немъ вспоминаютъ тѣ, кто его видѣли, съ какимъ-то особеннымъ чувствомъ, какъ о чемъ-то безвозвратно потерянномъ. Самое ужасное — это какая-то особая печать на всемъ, которую трудно выразить словами. Въ городахъ особенная […] грязь. Всѣ прежнія постройки въ страшномъ запустѣніи, а новыя имѣютъ видъ такихъ, какія въ Западной Европѣ строятся на выставкахъ. Впечатлѣніе такое, что строители ихъ знали, что не продержаться долго у власти, и строили ихъ только на нѣсколько лѣтъ. Названія же потрясающія: «Дворецъ культуры», «Дворецъ Совѣтовъ» и пр. въ этомъ духѣ. Жители говорятъ, что раньше внутри ихъ было хорошо. Но что значитъ «хорошо» въ понятіи этихъ несчастныхъ? Рядомъ съ этими дворцами ютятся домики рабочихъ и интеллектуальнаго люда. Въ данный моментъ я съ другимъ офицеромъ занимаю комнату совѣтскаго чиновника, вѣрнѣе его квартиру изъ двухъ комнатъ, одна съ окнами во дворѣ, другая съ окнами въ первую комнату. Единственный плюсъ, что тепло. Въ Бельгіи рѣдко какіе рабочіе живутъ въ такихъ квартирахъ. Просто ничего подобнаго не существуетъ. Стѣны покрыты только известью, снаружи всѣ совѣтскія постройки обязательно грязно-мышинаго цвѣта съ потеками. Въ деревнѣ почти всѣ хаты — постройки счастливыхъ временъ «кроваваго царизма». Кое-гдѣ они подлатаны, лишь была бы возможность прожить. Чувствуется, что интереса къ улучшенію своего быта за совѣтское лихолѣтьѣ не было…
Изъ письма съ фронта группы армій «Центръ»
Московское направленіе,
конецъ декабря 1941
…Изъ нашей части большая половина уже на фронтѣ, а остальная часть съ офицеромъ и со мной въ одномъ переходѣ отъ фронта. Бухаютъ орудія, изрѣдка трещатъ пулеметы и гдѣ-нибудь ударитъ аэропланная бомба. Я живу сейчасъ съ шефомъ, сплю на кровати, такъ что жаловаться не приходиться. Вечеромъ за отсутствіемъ керосина горитъ какая-то чадилка, такъ что ни читать, ни писать нельзя. Порученія исполняю самыя разнообразныя: то построить мостъ, то снѣгоочистители, то поѣхать куда-нибудь. Мнѣ даютъ чертежи, объясняютъ, а потомъ я съ крестьянами долженъ все сдѣлать. Въ деревняхъ ничего нѣтъ, гвозди приходится собирать по домамъ или вытаскивать изъ старыхъ построекъ, доски раздобываются такимъ же способомъ, въ концѣ концовъ, что-то получается.
Морозъ стоитъ около 30 градусовъ, мерзнемъ основательно, особенно ноги, никакіе носки не спасаютъ. Отвыкли мы отъ морозовъ…
На Рождество мы устроили елку, я досталъ въ одной избѣ украшенія. На праздники я обмѣнялъ папиросы на двѣ курицы, досталъ огурцовъ, кромѣ того, мы всѣ получили по полторы плитки шоколада, конфеты, водку, хорошія галеты и много консервовъ. Сочельникъ я провелъ съ шефомъ и его ординарцемъ въ канцеляріи, пили и пѣли до двухъ часовъ ночи.
Въ смыслѣ партизанщины, конечно, бываютъ нападенія, но все это не такъ страшно, какъ описываютъ нѣкоторые любители. Я путешествую совершенно одинъ по отдаленнымъ деревнямъ, гдѣ нѣтъ ни одного нѣмецкаго солдата, и часто проѣзжаю ночью большіе лѣсные участки. Всевозможные партизаны существуютъ и проявляютъ дѣятельность, но къ этому привыкаешь, и когда куда-либо по дѣламъ, то объ этомъ совершенно не думаешь, порой приходится немного поежиться, когда проѣзжаешь ночью лѣсомъ, но, въ общемъ, относишься къ этому совершенно спокойно. Ночью я сплю раздѣвшись, мои же спутники спятъ одѣтые, они, конечно, правы, такъ какъ мы находимся близко отъ фронта и возможны всякія случайности, но мнѣ уже слишкомъ надоѣло спать не раздѣваясь…
Изъ письма съ фронта группы армій «Сѣверъ»
Январь 1942
…Наша жизнь здѣсь идетъ изо дня въ день безъ особыхъ перемѣнъ. Наступила зима, и выпало много снѣга. Иногда морозъ доходитъ до 40 градусовъ, а затѣмъ наступаетъ оттепель и термометръ поднимается до точки замерзанія. Въ общемъ, нельзя сказать, чтобы мы очень страдали отъ холода. Наши офицеры, сначала скептически смотрѣвшіе на валенки, стремятся теперь ихъ себѣ заказать, что, однако, теперь представляетъ трудности ввиду отсутствія шерсти, всѣ запасы которой реквизированы для нуждъ арміи. По правдѣ сказать, нѣмецкое обмундированіе не слишкомъ приспособлено къ русскимъ холодамъ…
Колхозы должны сдавать приблизительно тоже, что они сдавали при совѣтахъ, но частныя хозяйства совершенно освобождены отъ реквизицiй, а то, что у нихъ иногда отбирается проходящими солдатами, потомъ полностью выплачивается комендатурой по твердымъ цѣнамъ, равнымъ приблизительно тѣмъ, что существовали послѣднее время при совѣтской власти.
Населеніе въ городахъ живетъ очень скверно, и только въ декабрѣ началась въ Старой Руссѣ раздача хлѣба — по 4 кило муки въ мѣсяцъ на человѣка. Другихъ карточекъ пока нѣтъ, но въ болѣе глубокомъ тылу вводятся карточки на всѣ продукты. Приблизительно все реквизиціи уплачиваются, и я знаю, что комендатура выплатила очень много денегъ частнымъ лицамъ, у которыхъ было что-либо реквизировано.
Къ намъ на складъ прибываютъ продукты изъ Эстоніи и Латвіи — масло и яйца, мѣстныя реквизиціи многаго не даютъ. Весь скотъ угнанъ или уничтоженъ совѣтами, въ колхозахъ и совхозахъ можно найти только хлѣбъ и картофель…
Впечатлѣнія русскаго офицера, служившаго во Французскомъ Легіонѣ по борьбѣ съ большевиками и временно пріѣхавшаго въ Парижъ.
…Когда входишь съ мороза въ русскую избу, то крестьяне помогаютъ снять оружіе, шинель и сапоги и радушно приглашаютъ къ столу, гдѣ скоро появляется кипящій самоваръ. Угощаютъ всѣмъ, что есть въ домѣ. Хозяинъ и дѣти съ любопытствомъ разсматриваютъ вновь пришедшихъ незваныхъ гостей, бабы подбрасываютъ дрова въ печку, ставятъ большой котелъ съ картофелемъ, приносятъ сѣно для ночлега. Видно, что все на селеніе ждетъ подходящаго момента, чтобы начать задавать традиціонные вопросы: когда же возьмете Москву, когда кончится война, хоть бы Богъ далъ поскорѣй. Разговоръ ведется больше жестами. Велика радость крестьянъ, когда кто-либо говоритъ по-русски, его называютъ товарищемъ переводчикомъ или панъ переводчикъ. Вообще крестьяне называютъ нѣмцевъ панами.
Вѣсть о томъ, что имѣется нѣмецкій солдатъ, говорящій по-русски, скоро разносится по деревнѣ, и въ избу набирается много народа. Они застѣнчиво молчатъ и ловятъ каждое слово, сгорая отъ любопытства узнать, что нѣмецъ думаетъ о войнѣ, о русскомъ народѣ, а главное о томъ, что будетъ съ ними, думаютъ ли нѣмцы уничтожить ненавистные колхозы. Охотно отвѣчаютъ на вопросы, клянутъ въ одинъ голосъ коммунистовъ и выражаютъ желаніе работать на нѣмцевъ, только бы не видѣть больше коммунизма. Говорить о нарожденіи новаго, совѣтско-національнаго патріотизма совершенно невѣрно. Правда, въ обращеніи совѣтскаго правительства къ населенію появились новыя ноты. Въ своей рѣчи на съѣздѣ партіи Сталинъ, дѣлая докладъ о войнѣ, закончилъ его словами: «Тѣни Суворова и Кутузова съ нами». Брошюры съ этой рѣчью сбрасываются совѣтскими летчиками въ занятыхъ областяхъ. О такомъ патріотизмѣ не можетъ быть и рѣчи, а скорѣй наоборотъ, обратное чувство охватываетъ русскій народъ — это желаніе работать и жить подъ нѣмцами, только не возвращеніе въ рабство коммунизма.
Изъ разсказовъ крестьянъ о жизни въ совѣтскомъ раю положительнымъ можно считать только обязательную грамотность. Сплошь да рядомъ встрѣчаются молодые люди, окончившіе семилѣтку, студенты и студентки. Уровень ихъ образованія во многомъ уступаетъ дореволюціонному. Прежде всего, это замѣтно по ихъ нелитературной рѣчи. Молодежь, воспитанная совѣтами, цѣнитъ совѣтскій бытъ и боится, что съ приходомъ новой власти она не сможетъ окончить своего образованія и пробиться въ люди. Только этимъ можно объяснить ихъ привязанность къ совѣтамъ и внушенную имъ ненависть къ старой Россіи, «державшей народъ въ темнотѣ». Если бы у молодежи была бы увѣренность въ возможности продолжать учиться при какой-то новой русской власти, отъ привязанности къ совѣтамъ ничего бы не осталось.
…«О тяжести нашей жизни въ колхозахъ, вы не можете себѣ представить», — говорилъ мнѣ хорошо сохранившейся 63-лѣтній старикъ деревни Крепово подъ Москвой. «Вотъ возьмите меня, сорокъ лѣтъ я работалъ на своей землѣ, можно сказать, каждую полосу знаю, самъ, значитъ, техникъ земельный. Вотъ пріѣзжаетъ изъ Москвы ученый-агрономъ и приказываетъ сѣять на этомъ мѣстѣ, допустимъ, овесъ. А я знаю, что онъ здѣсь не взойдетъ, а вотъ молчу и сѣю, какъ старый дуракъ, а слова вымолвить противъ не могу… Больно и обидно впустую работать, ни себѣ ни людямъ. А скажешь что противъ — сейчасъ тебя за рѣшетку, за кулацкій уклонъ, за сопротивленіе власти. И надо работать и молчать. И гордые они очень, говорятъ свысока и только приказываютъ. Въ прежнія времена случалось съ нашимъ помѣщикомъ говорить, такъ онъ куда любезнѣе былъ…»
…Въ другой деревнѣ староста, узнавъ, что я говорю по-русски, очень просилъ остановиться въ его избѣ, гдѣя нашелъ много спрятанныхъ иконъ. Незадолго до прихода нѣмцевъ большевики разгромили церковь, и онъ упросилъ красноармейцевъ разрѣшить ему кое-что взять. Долго онъ разсказывалъ о тяжелой жизни подъ коммуной. Когда изъ моихъ разсказовъ о себѣ онъ узналъ, что я бывшій русскій бѣлый офицеръ и сынъ офицера, то староста вдругъ вы тянулся и съ какимъ-то просвѣтленнымъ лицомъ, голосомъ, дрожащимъ отъ волненія, сказалъ: «Ваше высокоблагородіе, разрѣшите явиться. Старшій унтеръ-офицеръ Лейбъ-гвардіи Кексгольмскаго полка». По его волненію было видно, что за всю его долгую жизнь, несмотря на обработку коммунистовъ, самая большая гордость его жизни была именно въ его службѣ въ этомъ полку. Онъ долго потомъ разсказывалъ, какой это былъ первѣйшій полкъ, какая красота въ его формѣ…
…Самое тяжелое впечатлѣніе производитъ видъ русскихъ плѣнныхъ, въ особенности тѣхъ, которые живутъ въ лагеряхъ. Германское Правительство не имѣетъ возможности кормить ихъ надлежащимъ образомъ. Выдаютъ имъ въ день одинъ хлѣбъ на пять человѣкъ и два раза горячую бурду. При этомъ ихъ заставляютъ работать грузчиками на станціяхъ, при расчисткѣ дорогъ отъ снѣга, при постройкахъ и при переноскѣ раненыхъ. Видъ у нихъ изможденный и несчастный. Первый разъ я съ ними говорилъ на вокзалѣ въ Минскѣ. Говорятъ: «Живемъ ничего. Ѣды, конечно, совсѣмъ мало, но отношеніе со стороны нѣмецкихъ солдатъ совсѣмъ хорошее. Иной разъ и хлѣбъ дадутъ, и сигару». Въ одинъ голосъ утверждаютъ, что они не коммунисты, а одинъ сказалъ: «Дайте мнѣвинтовку, сейчасъ противъ нихъ пойду…»
Въ лучшемъ положеніи находятся тѣ, которые попали здоровыми при какой-нибудь нѣмецкой части, а такихъ очень много. По всей большой дорогѣ Смоленскъ-Москва я не видалъ ни одного обоза или подводъ и саней, на которыхъ ѣздовыми и кучерами не были бы военноплѣнные, даже на зарядныхъ ящикахъ. Они и одѣты лучше, и накормлены. Изъ отдѣльныхъ разговоровъ съ ними я вынесъ впечатлѣніе, что они довольны своей судьбой. Это военноплѣнные изъ числа тѣхъ, что сдались добровольно.
Есть много плѣнныхъ уже отпущенныхъ на волю, это изъ тѣхъ областей, которыя уже заняты нѣмцами. Изъ разговора съ однимъ изъ нихъ я узналъ, отчего такъ трудно сдаваться въ плѣнъ. За долгіе годы своей власти большевики сумѣли внушить солдатамъ чувство безотчетнаго страха и покорности. Въ каждой ротѣ имѣется политрукъ, имѣющій право безъ суда всадить пулю въ затылокъ любого солдата. Этотъ политрукъ имѣетъ въ каждой ротѣ нѣсколько тайныхъ агентовъ, которые по его указанію слѣдятъ за тѣми или иными солдатами роты. Бойцы не довѣряютъ другъ другу. Даже мысли о какомъ-либо возстаніи у нихъ нѣтъ. Они не могутъ довѣрять свои желанія даже близкимъ землякамъ. Сдаваться въ плѣнъ удается только въ послѣднюю минуту, когда предоставляется удобный случай при провѣркѣ телефонной линіи, связи и т. д.
Выдержки изъ писемъ, полученныхъ въ ноябрѣ и декабрѣ 1942 г.
изъ освобожденныхъ областей Юга Россіи.
…Что представляютъ собой казачьи станицы, хутора и села послѣ 20-лѣтняго владычества большевиковъ? Внѣшне они выглядятъ опрятнѣе, чѣмъ деревни Юга Россіи. Но, въ общемъ, находятся въ такой же стадіи запустѣнія, какъ и все у большевиковъ, что несетъ на себѣ печать частнаго владѣнія, частной собственности. Большевиками культивировалось все только коллективное. Въ деревняхъ въ сравнительно приличномъ видѣнаходились новыя коллективныя постройки, какъ-то: дома для рабочихъ-крестьянъ, машинно-тракторныя станціи (МТС), коллективные дворы-сараи и т.п. Все остальное умышленно ставилось въ такія условія, что не могло процвѣтать и постепенно, оказывая отчаянное, сперва внѣшнее, а потомъ только внутреннее сопротивленіе, погибало. Духъ коллективизма-обобществленія доходилъ до такихъ смѣшныхъ проявленій, что отдѣльные крестьянскіе дворы не имѣли права имѣть ограду. Сейчасъ всѣ колхозники бросились за возведеніе таковой. Все было общимъ, коллективнымъ, не говоря уже объ орудіяхъ производства, которыя были обобществлены въ первую очередь. Многіе дворы … заросли бурьяномъ, села потеряли свой прежній привѣтливый видъ, въ большинствѣ нѣтъ церквей, которыя или срыты, или превратились въ кино, склады, загажены; средствами прихожанъ и помощью нѣмцевъ [храмы] приводятся въ порядокъ.
Нѣмцы вездѣ организуютъ медицинскую помощь для населенія и раздачу хлѣба по карточкамъ, обыкновенно даютъ 250-300 гръ. въ день. Всѣ остальные продукты продаются свободно. Вездѣ стремленіе къ свободной торговлѣ. Въ городахъ работаютъ базары. Базаръ — это пульсъ города. Открывается много лавокъ съ малымъ количествомъ товаровъ. Съ помощью нѣмцевъ открываются дешевыя столовые. Какъ законъ — село, станица живетъ сытнѣй города. Въ селѣ же сильнѣе и семейное начало, и религіозность. Церкви переполнены молящимися: женщины, старики, средняго возраста меньше. Молодежь въ большинствѣ равнодушна къ религіи.
Собственность оффицiально не возстановлена, но де факто существуетъ. Въ городахъ бывшіе владѣльцы берутъ бывшіе собственные дома въ аренду на 5 лѣтъ у Городского Управленія, обязуются приводить ихъ въ порядокъ и становятся первыми кандидатами на собственный домъ. Въ селахъ и станицахъ владѣютъ на началахъ собственности домами и пріусадебными участками. Земля пока не дѣлится, но каждый можетъ засѣять сколько хочетъ. Колхозы, а мѣстами и совхозы, въ большинствѣ временно сохраняются за недостаткомъ инвентаря и тяги.
Учитывая послѣднее обстоятельство, землеустроительные органы, идя навстрѣчу желаніямъ населенія, намети ли среднюю мѣру, на каждые 10 дворовъ нарѣзается 100 га земли однимъ кускомъ. Каждая такая группа снабжается инвентаремъ и тягой въ мѣрѣ возможностей колхоза. Въ группахъ нѣтъ никакого начальства или административнаго аппарата, хозяева-крестьяне сами входятъ между собой въ соглашеніе объ использованіи услугъ МТС и общей тяги.
+ + +
…Населеніе станицъ состоитъ, главнымъ образомъ, изъ пришлыхъ элементовъ, переселенныхъ изъ всей областей Россіи. Казаковъ осталось мало — стариковъ разогнали по всей Россіи. Такъ, подъ Мелитополемъ пришлось случайно мнѣ встрѣтить въ одномъ колхозѣ казачью семью изъ станицы Баталпашинской, переселенную сюда въ 1932 году съ Кубани. Старые казаки настолько забиты и придавлены большевиками, что боятся открыто называть себя казаками. Молодежь либо боится, либо мало знакома съ этимъ понятіемъ. Тѣмъ не менѣе, всѣ они смѣются надъ такъ называемыми «казачьими частями» [Красной арміи], которыя по своему составу никакъ не были таковыми. Много мужского населенія угнано въ Красную армію, но оно постепенно возвращается и горитъ ненавистью къ большевикамъ. Характерно, что очень много сохранившихся казаковъ не пошли въ колхозы, предпочитая идти работать на фабрики, заводы, на желѣзную дорогу. Внѣшній видъ у нихъ такой же ободранный, сѣрый, какъ у всѣхъ крестьянъ СССР. Казаки какъ-то сравнялись съ пришлымъ иногороднимъ элементомъ. Какъ и все населеніе СССР, они подавлены, принижены, нужно будетъ приложить немало усилій, чтобы встряхнуть ихъ. Гипнозъ совѣтской власти еще настолько силенъ, что на самостоятельныя выступленія они не рѣшаются, нужно хорошее руководство извнѣ. О Зарубежьѣ имъ извѣстно очень мало. Но если съ ними начать говорить о бѣлой эмиграціи — то они живо ей интересуются и отзываются тепло. У нихъ теплится надежда, что въ Зарубежьѣ есть какая-то единая живая сила, своя, которая имъ тоже поможетъ раздѣлаться съ большевиками. Вотъ гдѣ широкое поле дѣятельности для трезвыхъ, крѣпкихъ духомъ, кадровъ Русскаго Охраннаго Корпуса.
Говорить о былой зажиточности казаковъ не приходится. Дворы пустые, жилища внутри запущены такъ же, какъ и снаружи. Бѣдность, нищета всюду поразительныя. Все, что было болѣе активнымъ или могло имъ стать, было сослано большевиками или поголовно уничтожено. Этимъ и опредѣляется настроеніе казаковъ: про себя ненавидятъ большевиковъ, но вѣры въ самихъ себя нѣтъ, мечтаютъ о томъ, какъ бы кто-либо поскорѣе покончилъ бы съ большевиками, вернулъ ихъ прежнія вольности и далъ бы возможность начать новую жизнь. Въ поставленной нѣмцами администраціи въ освобожденныхъ областяхъ на руководящихъ мѣстахъ сидятъ въ большинствѣ скрытые коммунисты, которые всѣми доступны ми силами дискредитируютъ Германское Командованіе. Но ихъ все-таки держатъ, такъ какъ замѣнить некѣмъ. Въ Германіи, Франціи, Сербіи, Болгаріи среди русской эмиграціи найдется много хорошихъ спеціалистовъ, какъ по технической, такъ и по хозяйственной, административной службамъ. Кадры эти до сихъ поръ нѣмцами не использованы. Основаніе къ тому надо искать въ той работѣ, которую вели какъ большевики, такъ и извѣстные круги нашихъ соотечественниковъ по дискредитированію русской эмиграціи, выставляя послѣднюю реставраторами, ничему не научившимися за время своего изгнанія и раздираемыхъ взаимной враждой различныхъ политическихъ кружковъ и партій. Ошибочность такого сужденія опровергается дѣлами.
Отрывки изъ писемъ неизвѣстнаго корреспондента.
1941-1942гг.
…Сейчасъ я все время нахожусь въ деревнѣ. Деревня съ виду превратилась въ грязное, вшивое мѣсто. Солома на хатахъ погнила. Торчатъ балки. На улицѣ грязь и мусоръ. Кажется все такъ неприглядно и гадко. Рѣдко, рѣдко встрѣчаются чистенькія, опрятныя деревушки. Внутри деревня ожила. Крестьянинъ получилъ то, что дороже ему всего на свѣтѣ, что у него отняли большевики, — землю. Раньше мужикъ выходилъ въ полѣ на работу лѣниво, нехотя. Пока встанетъ, пока бригадиры распредѣлятъ по мѣстамъ, пока всѣ окончательно соберутся, пока то, да сё. А теперь деревня повеселѣла. Уже съ зарей крестьяне весело идутъ и ѣдутъ на поля, звукъ пастушескаго рожка собираетъ стадо и къ 5 часамъ утра — всѣ на своихъ мѣстахъ. Все приходитъ въ движеніе, и всѣ весело, и серьезно относятся къ работѣ. Сейчасъ уже крестьянинъ ясно видитъ, что земля его, что это не ложь, а правда, и онъ поднимаетъ выше голову, начинаетъ веселѣе работать. Душа радуется, когда смотришь на колосящiяся поля, на работающихъ крестьянъ.
Интересна психологія русскаго человѣка. Вотъ я сейчасъ все время нахожусь съ молодыми ребятами. Почти всѣ сидѣли по тюрьмамъ, кто за хулиганство, кто за воровство, кто за политику, кто такъ попалъ — за здорово живешь. Всѣ они, конечно, переняли тюремныя привычки и повадки. Я рѣшилъ перевоспитать. И вотъ сейчасъ, за 2-3 недѣли приблизительно, ихъ узнать нельзя. Дѣйствовалъ не кулакомъ, не плеткой, а словами. И вижу, что ребята стосковались по хорошему отношенію, что у нихъ въ душѣ остались хорошіе задатки. Только проявить ихъ, они сами, безъ помощи не могутъ. Грубость только внѣшняя, напускная. Вотъ такой случай: одинъ парнишка получилъ хлѣбъ и отправлялъ не женѣ, а старикамъ-родителямъ. «Они, — говоритъ, — меня воспитали, выкормили, имъ я долженъ помогать, а жена какъ-нибудь обойдется». Мнѣ кажется, это довольно показательно. У него въ душѣ осталось чувство признательности, хотя снаружи онъ грубъ и циниченъ. Нѣтъ, надо поработать, и онъ стряхнетъ съ себя этотъ ужасный моральный гнетъ. Съ перваго взгляда кажется, что исковеркано всѣ — и душа, и тѣло. И только когда внимательно присмотришься, узнаешь сущность.
…Во время боевъ населеніе грабило все, что попало, имъ удалось даже оконныя рамы и балконы растаскивать. Картины, какъ мнѣ разсказывали, бывали слѣдующія: изъ деревень во время боевъ пріѣзжали бабы на подводахъ, накладывали полностью и везли. Случалось, что осколкомъ бабу убивало, тогда другая скидывала ее съ воза и отвозила все себѣ. […] Сейчасъ здѣсь приблизительно 80% украинцевъ и 20% русскихъ. Почти всѣ говорятъ по-русски, вывѣски на украинскомъ, русскомъ и нѣмецкомъ языкахъ, причемъ порядокъ языковъ какъ когда. Интеллигенціи въ нашемъ понятіи нѣтъ и, судя по разсказамъ, не было. Болѣе пожилые люди тоже полуинтеллигентные. Мнѣ приходится сталкиваться съ разъ личными типами и даже бывшими НКВД/ГПУ. Понятія націонализма здѣсь (не знаю, какъ въ другихъ мѣстахъ) въ нашемъ эмигрантскомъ пониманіи нѣтъ, конечно, нѣтъ и въ поминѣ. Народъ будетъ доволенъ съ каждымъ, кто его законно обезпечитъ. Такъ называемая интеллигенція не національна, а патріотична, признаютъ всѣ недостатки, но все ж, молъ, это наше. Къ эмиграціи относятся добродушно, уважаютъ ее, но извѣстная отчужденность всё же есть. Всѣ, или почти всѣ, очень радушны, угощаютъ, приглашаютъ. Здѣсь очень принято ходить другъ къ другу въ гости. Часто, заходя въ избу крестьянина, видишь хорошую картину или пальму. На вопросъ — откуда? — заминаются и говорятъ, что, молъ, подарокъ. Иногда удивительно при добродушіи русскаго человѣка видѣть то ужасное озлобленіе, которое, въ общемъ, понятно. …Городъ красиво расположенъ на холмѣ, внизу маленькая рѣчонка, наверху, въ центрѣ, красивый большой соборъ. Улицы широкія съ аллеями, посерединѣ обсаженными деревьями. Красивыя зданія Политехническаго института, профессора и ассистенты котораго почти всѣ на мѣстахъ. Кромѣ того, двѣ сельскохозяйственныя школы, ветеринарная, нѣсколько церквей, но общій видъ города запущенный за 20 лѣтъ большевистскаго хозяйства. Остались нѣкоторые красивые старые памятники, тѣни двуглаваго орла на не которыхъ старыхъ зданіяхъ […] Жители знаютъ только старыя названія улицъ, а новыя шаблонныя совѣтскія названія такъ и не привились — ихъ можно только съ трудомъ прочитать на заржавленныхъ табличкахъ угловыхъ зданій.
За три-четыре недѣли существованія здѣсь городского управленія многое организуется и немало сдѣлано. Такъ, напримѣръ, быстрая организація мѣстной полиціи почти цѣликомъ спасла городъ, учрежденія и предпріятія отъ грабежа населеніемъ; убираются баррикады, расчищается проѣздъ по улицамъ; немногочисленные […] коммунисты перерегистрированы и работаютъ по приведенію дорогъ въ порядокъ.
Открываются и начинаются занятія въ сельскохозяйственной школѣ, вскорѣ открываются театръ и оперетка. Концерты на дняхъ начнутся; подбираются сотрудники для мѣстной газеты. Хозяйственная часть тоже понемногу наладится — есть лавки, снабжающія овощами, — хлѣбъ, правда, получаютъ только работающіе, и пока не чувствуется большого недостатка въ городѣ (по деревнямъ и окрестностямъ хлѣба много). Дѣйствуютъ три базара въ городѣ, гдѣ идетъ торговля продуктами сельскаго хозяйства и хоть дорого, но рубль имѣетъ покупательную силу. Очень пріятно видѣть, что на этихъ базарахъ нѣтъ спекуляціи, да это и понятно, такъ какъ не было грабежей.
Масса арбузовъ и дынь, очень много овощей. Цѣны высокіе, но такія, какъ были до прохожденія фронта. Десятокъ яицъ, напримѣръ, 60 руб., 20-25 руб. большая дыня, 10 руб. десятокъ крупныхъ помидоръ. Муки, правда, на базарахъ сейчасъ почти нѣтъ, въ совѣтскомъ тылу она здѣсь зимой стоила 50 руб. килограммъ, что при совѣтскомъ среднемъ жалованіи 300 руб. «незначительно» и очень показательно. По карточкамъ же давали очень мало, только работающимъ и то нерегулярно. Бойцы же питались плохо, постоянно ходили и просили у жителей. Жители совсѣмъ не имѣли не обходимыхъ товаровъ (спичекъ, соли и т.п.) и получали тогда отъ бойцовъ. Изъ-за транспорта урожай прошлаго года изъ нѣкоторыхъ деревень не былъ вывезенъ, такъ что на трудодень вмѣсто 300-400 гр. получили 4-5 килограммъ, хотя должны были потомъ половину отдать на сѣмена. Но этой подачкѣ отъ совѣтской власти крестьяне не вѣрили и съ нетерпѣніемъ ждали ея паденія.
Нежеланіе воевать за совѣтскую власть все больше растетъ, и увеличиваются случаи дезертирства. Здѣсь помнятъ всѣ Бѣлую борьбу и большевиковъ называютъ не иначе какъ «красные». Меня постоянно спрашиваютъ, не могутъ ли поступить они въ Добровольческую армію. Радость освобожденія у населенія столь велика, что невольно наполняетъ силой и бодростью.
…Изъ опыта моей 11-мѣсячной службы я пришелъ къ заключенію, что той Россіи, той націи, о которой мы мечтали и за будущность которой мы боремся, — еще нѣтъ. Она живетъ лишь въ душахъ отдѣльныхъ лицъ, постепенно очищающихся отъ заразы коммунизма […] Разберу это. Коммунизмъ съ его лживостью и тупоуміемъ въ массѣ сидитъ у каждаго […] Конечно, это грубо. Это мое массовое впечатлѣніе. Если же я начиналъ подходить къ русскому молодняку какъ человѣкъ къ человѣку, то тутъ часто (не всегда) находилъ его внутреннее «я».
Хорошихъ людей, хорошихъ строителей націи есть много, но ихъ трудно найти и они сидятъ по норамъ и не вылазятъ. Казалось бы, что это парадоксъ. Почему? А очень просто. Одного знанія литературы еще недостаточно, чтобы понять этого замкнутаго человѣка. Это можно понять при желаніи, но и то только тогда, когда человѣкъ найдетъ въ себѣ силы во многомъ себѣ отказать и о многомъ умалчивать, и, конечно, работать на благо и созданіе нашей націи можно только здѣсь, а не за границей. Никакія школы, никакія лекціи, никакіе курсы, никакія собранія это не дадутъ, такъ какъ если раньше русская пословица говорила «прежде чѣмъ узнать человѣка, надо съ нимъ пудъ соли съѣсть», то этого теперь куда слишкомъ мало. Деревенская молодежь, съ которой мнѣ приходилось часто сталкиваться, переживаетъ очень интересную, а для насъ — очень важную ломку. Ребята почти не веселятся (да ихъ и очень мало), дѣвушки любятъ танцевать и пѣть. Но какъ танцы, такъ и пѣсни носятъ стиль 22-24 годовъ — частушка, балалайка, гитара, гармошка. Народныхъ пѣсенъ поютъ мало — больше частушки. Танцы тоже весьма своеобразны — смѣсь модернизма со старыми русскими народными танцами. Народные танцы и пѣсни знаютъ только дѣвушки. Общее настроеніе таково: рады, что освободились отъ колхозовъ и совѣтской власти, но полностью не примкнули къ новой жизни. Этому много причинъ. Главное: 1) Эпоха коммунизма жестокимъ урокомъ своимъ 25 лѣтъ научила молчать и скрывать свои чувства. 2) Поживемъ, молъ, увидимъ. 3) Война принесла очень много разрушеній, а поднимается крестьянство съ очень большими трудами. Въ этомъ на правленіи чѣмъ можетъ помогаетъ германская армія.
Общій уровень культурности, какъ у крестьянъ, такъ и у арміи/РККА, съ которыми мнѣ приходилось встрѣчаться (бывшими военными) и работать, очень низкій. Въ обращеніи между собой страшная грубость и полное отсутствіе уваженія къ чужому «я». Однако, нерѣдко встрѣчаются спеціалисты своего дѣла, но большинство изъ нихъ безпартійные.
Изъ письма отъ 6 ноября 1942 г. русскаго офицера, чина РОВС,
служившаго въ одной изъ частей Восточныхъ войскъ.
…Я уже совсѣмъ собирался зимовать на охранѣ желѣзной дороги, какъ вдругъ совершенно неожиданно меня вызвали въ отрядъ: въ нашей ротѣ нѣсколько дней тому назадъ ранило сразу трехъ парижанъ: Васильева, который работалъ въ одномъ изъ нѣмецкихъ домовъ на бульварѣ Суше, Золотавина и нѣкоего Попова. Итакъ, я опять на новомъ мѣстѣ (уже не знаю какое по счету), опять въ своемъ отрядѣ и теперь чаще придется видѣться съ нашими парижанами, а то уже слишкомъ чувствовалъ себя оторванными отъ всѣхъ и вся… Изъ уѣхавшихъ изъ Парижа у насъ осталось всего около половины; я не принимаю во вниманіе тѣхъ, кто ѣхалъ только переводчиками…
Теперь постараюсь отвѣтить на Вашъ вопросъ: правильной ли я считаю линію нашего поведенія заграницей. Отвѣтъ, по моему убѣжденію, долженъ быть только одинъ: ДА, безусловно правильной. Полгода наблюденій, проведенныхъ здѣсь, при этомъ кочуя почти безпрерывно по новымъ селамъ, городкамъ и деревнямъ, всецѣло подтверждаютъ это. Горы труповъ, море крови, океанъ нечеловѣческихъ страданій и міровая нищета — вотъ, что я видѣлъ въ Россіи, и это не преувеличеніе. И виновникъ всего этого трижды проклятый большевизмъ. Всегда, безъ всякихъ компромиссовъ и оговорокъ Русскій Обще-Воинскій Союзъ проповѣдовалъ безпощадную борьбу съ большевизмомъ, твердилъ всѣмъ, что большевизмъ долженъ быть сброшенъ, даже если цѣна будетъ велика. Мое же личное мнѣніе, что никакая цѣна не будетъ велика, большевизмъ необходимо уничтожить любой цѣной. Стоитъ только посмотрѣть на дѣтишекъ, растущихъ безъ радостнаго дѣтства, на женщинъ, которыя отъ перенесенныхъ страданій разучились плакать, на мужчинъ, которые въ 50 лѣтъ выглядятъ совершенными стариками, на тѣ пещерныя условія жизни, въ которыхъ они прожили эти 25 лѣтъ, и вопросъ о цѣнѣ покажется совершенно не важнымъ, важенъ только срокъ. И чѣмъ скорѣе это случится, тѣмъ меньше жертвъ, меньше страданій и горя. А того и другого здѣсь слишкомъ достаточно. И нужны долгіе годы, чтобы хоть немного принести на роду облегченіе. Нельзя вѣрить оптимизму ни «Новаго слова», ни смоленскаго «Новаго пути», ни другимъ провинціальнымъ газеткамъ, которыя въ каждой вновь открытой сапожной мастерской видятъ шагъ къ возрожденію Россіи. Если Россія будетъ шагать такъ, то, чтобы дойти до нормальной жизни, потребуются ей цѣлыя столѣтія. Что значитъ открытая одна какая-то мастерская, когда половина Россіи лежитъ въ развалинахъ… Черезъ нѣсколько лѣтъ, если большевизмъ, не дай Богъ, удержится, Россію будутъ населять уже не русскіе, а интернаціоналисты, не имѣющіе ничего общаго съ истинно русскимъ человѣкомъ, и тогда не станетъ ни Россіи, ни Русскаго Народа. И мнѣ думается, что наша задача состоитъ въ томъ, чтобы по мѣрѣ силъ и возможности стараться сохранить «русскость» въ народѣ… Часто въ темные, длинные, осенніе вечера въ голову лѣзутъ мысли, что люди борются, страдаютъ и гибнутъ за лучшее будущее. А въ чемъ заключается оно? Кто скажетъ… Пестель, Рылеевъ, Бестужевъ — честные люди и искренне вѣрили, что они боролись за это самое «лучшее будущее» для потомства, хотѣли это потомство осчастливить «свободой, равенствомъ, братствомъ». И вотъ черезъ сто лѣтъ большевики принесли намъ эти «свободу, равенство, братство», и люди взвыли волками, испытавъ все это. И самъ Пестель, и другіе, если бы ожили и увидѣли къ чему большевики привели Россію, и какое лучшее будущее они устроили для человѣчества, то, будучи честными, пошли бы въ немедленно въ полицію и просили бы вторично ихъ повѣсить…
Источник: Columbia University Libraries, Rare book and Maniscript Library, Bakhmeteff Atchive.
Сила и Слава.