Автор — иеросхимонах Амфилохий (Трубчанинов).
Прим. ред: Хотелось бы напомнить читателям о «православном» Сталине и гонениях при нем за православный крест. А мы ведь молимся за православных, погибших на той войне и ставим им кресты.Так сколько же их было в Советской армии?
Около 2000 человек молились на отпевании схииеромонаха Амфилохия (Трубчанинова) 25 января 2011 года. Отпевали батюшку в кафедральном соборе г. Белая Церковь два епископа и более 20 священников. На территории собора о.Амфилохия и похоронили.
Схииеромонах Амфилохий (Николай Федорович Трубчанинов) почил о Господе 23 января 2011 года. Старец прожил 93 года и был самым старшим клириком Белоцерковской епархии.
Мы же предлагаем читателям несколько рассказов старца из его книги «Сила Креста Христова».
Что довелось пережить, как Господь вел сквозь испытания и трудности любимое Свое чадо ко спасению — в нынешнем рассказе «Крестик».
Крестик.
А было это так…
Еще до армии играл я на баяне. Это как забава. Мама верующая была. Она слезы проливала над тем, что я по великим церковным праздникам то на сцене играл, то на свадьбах. И напивался до безумия.
Привезут меня домой — мама опять в плач. Для ее утешения я носил крестик, а дух тайной злобы ненавидит тех, кто при кресте. Когда иду куда-нибудь играть, меня совесть мучает: танцы-то, песни — развратные. И перед игрой я крестик снимал, тайно. Становилось как будто хорошо.
Подошло время войны, сорок первый год. Меня призвали в армию. Я собрался, а мама спрашивает:
— А крестик твой где?
— Зачем он мне? Он мне не нужен.
— Как не нужен? — заплакала мама.
Я не послушал маму и ушел без креста на сборный пункт, около сельсовета. Стали подходить подводы, нас было много. Приходит мама вместе с крестной. И только объявили: «Занимайте места!» — крестная как меня схватила, целует, плачет:
— Ты ж мой сыночек, ты ж идешь на войну, может, раненый будешь или больной… Что я тебе дам? Я же твоя крестная. Вот, возьми крестик.
Тут я не отказался. Крестик аккуратненько был завернут в бумажечку, я и положил его в кошелек.
Повезли нас за границу, в Персию. Окончил там школу младших командиров. Про крестик я и забыл, он мне был и не нужен.
В армии я тоже объявился баянистом. Начались репетиции, со службы отпускали раньше. И вдруг я заболел, мигом. Эта болезнь не только меня посетила, многих.
Дня через два меня из палаты на носилках перенесли в изолятор и дали кислородную подушку. И вот, приходит ко мне сослуживец из нашего района, с Никополя.
— Хорошо, — говорю, — что ты пришел, я уже кончаюсь в этой жизни.
Отдаю ему адреса, фотографии. А про крестик забыл. И вдруг из кошелька выпадает бумажный сверточек. Я ни ему, и никому не сказал, спрятал его.
Попрощались с земляком со слезами. Жить оставалось два-три часа. По другим больным было известно.
Когда развернул бумажку и увидел свой крестик, я как закричу:
— Господи, я Тебя оставил, а Ты со мной!
Начал плакать, целовать крестик. Надел на шею и опять целую. И будто слышу голос крестной: «Ты ж больной, обращайся к Нему с верой».
Я прошу:
— Господи, исцели меня!
Соседи по палате смотрят на меня и говорят:
— Уже и этот доходит, конец ему.
Со слезами опять кричу:
— Я Тебя оставил и от Тебя отказался, прости и исцели!
Ребята насмехаются:
— Кончается…
А я уснул. Крестик как взял в рот, целуя, так он у меня там и остался. До подушки с кислородом так и не касаюсь.
Утром просыпаюсь, смотрю, тех, кто лежал со мной, уже нет, вынесли… Приходит врач. Нас двое. Сосед мой тоже жив. Может, для свидетельства Господь оставил его.
У меня болезнь прошла, чувствую себя здоровым. И захотелось воды. А живот у меня был страшный, как большой надутый пузырь. Дали попить. Подошли еще врачи и удивляются: как же так?..
А сосед и говорит:
— У него вчера был друг и какую-то железячку ему дал. Так он с ней и уснул.
Я поворачиваюсь:
— Не железячка, а крестик.
Врачи просят:
— Анну-ка, покажи, какой крестик?
Посмотрели — и тоже: это не железячка, и взяли меня сразу из изолятора в общую палату. Вскоре я укрепился. Мне диету давали. Отваривали рис, несоленый, и пол стаканчика отвара три раза в день пил. И потом манную кашу. С едой у нас было хорошо. Мы в Персии были, недалеко от горы Арарат, которая на турецкой земле. Как объясняли нам на политзанятиях, еще в двадцать втором году мы заключили с Персией договор. В случае какой угрозы для Кавказа мы можем в Персии на границе держать свои войска, а не доверяться персидским воинам.
***
Когда выздоровел, вернулся в свой полк. И снова заступил на службу. А тут прислали нам нового лейтенанта, молодого. И вот как-то в перерыве слышу:
— Командира первого отделения ко мне!
Я подхожу, по-военному докладываю. Он как-то нелюдимо на меня посмотрел — и сразу:
— Ты что, с крестом?!
— Да, — отвечаю я.
— Ану, покажи!
Я вынул крестик из-под гимнастерки, а он схватил — я ж не ожидал — и сорвал его. У самого пена со рта, такой страшный сделался. Я, конечно, бессильный был — что я? С ним сражаться буду? Я только сказал:
— Если крест снять, то зачем воевать? Мне нечего защищать.
А когда сдавались дивизиями, и Сталин издал строгий приказ: за невыполнение приказа командира наказание вплоть до расстрела на месте. Но снятие креста не является же признаком военного значения? И говорю, что этот приказ не выполню. Он вынул пистолет, и хотел выстрелить, но тут ребята за меня заступились. Выхватили у него пистолет и сказали:
— Мы сейчас пойдем к начальнику особого отдела и доложим, что ты хотел застрелить нашего товарища!
Так он упал перед ними на колени:
— Не доносите, не доносите…
— А за что ты хотел его пристрелить?
— Я не могу на него смотреть, — отвечает.
Оказалось, что он некрещеный. А мне приказывает:
— Иди по начальству и докладывай, что я не допускаю тебя до занятий, так как ты не выполнил моего приказа. Начинай с командира взвода.
Я надел крестик и пошел. Беру свою винтовку, так как она за мной числится. А он кричит:
— Ты не имеешь права брать оружие!
Ну и ладно. Прихожу в военный городок и пошел по инстанциям, говорю всем: любой приказ военного значения выполню, а этот не буду. В ответ слышу:
— Да что с ним нянькаться, да за угол завести и шлепнуть.
Под вечер попадаю к начальнику особого отдела.
Говорит он со мной ласково:
— Ну, что вы не поделили?
— Как что? Он сорвал с меня крестик и не допустил до занятий.
— Надо было его снять, а потом обжаловать.
— Если б я снял, тогда самому на себя жаловаться?
— Оружие на него поднимали?
— Я взял винтовку как личное оружие, а когда он сказал, что я не имею права, я и бросил.
— Почему бросил?
— А мне нечего защищать, раз крест снят. Вы слышали, как наш Патриарх призывал всех на защиту нашего Отечества? С молитвами и крестом. Это же наше оружие.
— Ну, хорошо. Вы знаете, что мы находимся за границей? И такой конфликт… Мы даже не знаем, а за нами следят. Вот что, решим так: что командир полка скажет, так и будет.
Прихожу в последнюю инстанцию. Весь командный состав в сборе. Ожидают меня.
— Какой был приказ? — спрашивает полковник.
— Крестик снять.
— А ты что, крестик носишь?
— Да.
— Ану, покажи.
Вынимаю, показываю. Крестик такой блестящий.
— Он что, золотой?
— Нет.
Полковник поворачивается к командирам:
— Первый раз вижу крестик.
Меня сразу толкнуло: и этот некрещеный.
— Ты знаешь, куда ты призван?! Ты призван в ряды Советской Армии. Кто здесь с крестом? Никого. Какое мы можем оказать тебе доверие, когда ты с крестом?
— Я лежал в изоляторе, оставались часы. Сами знаете, сколько поумирало. А я получил от крестика исцеление.
— Как так ты его получил?!
— Я до кислородной подушки не касался, а во рту у меня был крестик. Это защита нашей жизни и наше оружие. И если снять крест, то за что мне воевать?
— Как ты смеешь так говорить? Что ты здесь мелешь?! — закричал командир полка. — Приказываю крест снять!
— Приказа этого я не выполню.
Он еще раз повторяет, с угрозой.
— Любой давайте приказ военного действия — пойду! А этого не выполню.
Тут откуда-то взялись солдаты. Сорвали с меня погоны, звездочки.
— Десять суток строгого! — объявил командир полка. — Будешь получать двести граммов хлеба и кружку воды. В сутки. Узнаешь, как тебе крест поможет.
И меня повели. Один солдат впереди, двое сзади. Когда вывели из штаба, хотел оглянуться и натыкаюсь на штыки: «Не оборачиваться!». Завели меня в камеру, закрыли. Там песок мокрый. Здесь же и оправляются.
Темнота, ни одного окошка. Ляжешь на песок, а он холодный. Здесь мысли пошли: «Видишь, как ты повел себя нехорошо. Надо было выполнить приказ». И думаю, что если б мне сейчас предложили снять крестик, и я бы его снял…
Проходит суток пять. Я не вижу света, не знаю, ночь или день. В окошечко, в двери, подадут ломтик хлеба и воды кружечку. Перед этим спрашивают: «Ты там еще жив?» На шестые, может, сутки, открывают дверь, выводят. Свет как ударит в глаза, я слезами и залился.
И шатаюсь от голода.
— Ну так что? — спрашивает командир полка.
— Снимешь крест?
И откуда у меня силы взялись?..
— Нет, — говорю.
Сам удивился. Такие были прежде мысли и вдруг — другое.
