«Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…»
24 апреля Православная Церковь отмечает Радоницу – день пасхального поминовения усопших…
11/24 апреля православные христиане отмечают особый день поминовения усопших – Радоницу. Согласно канонам Православной Церкви, посещение кладбища в день Христова Воскресения не предусмотрено. Для этого существует специальный праздник Радоница (Радуница) – девятый день после Пасхи.Кроме поминовения каждого умершего в отдельности, Церковь творит в определенные дни года поминовения всех умерших по вере, сподобившихся христианской кончины, равно и тех, кто, настигнутый внезапной смертью, не был напутствован в загробную жизнь молитвами Церкви.Творится это поминовение с тем благочестивым намерением, чтобы, по совершении светлого семидневного торжества Воскресения Христова, разделить великую радость Пасхи и с умершими в надежде блаженного воскресения, радость которого возвестил Сам Господь, сойдя во ад с вестью о победе над смертью. Эта весть радостная, отсюда и Радоница, слово древнеславянское, означающее «радующаяся».Предание гласит, что однажды один благочестивый старец Киево-Печерской лавры вместе с диаконом на Пасху пошел покадить пещеры, где почивали усопшие. И только воскликнули они: «Христос Воскресе, отцы и братия!», как послышалось в ответ громогласное восклицание: «Воистину Воскресе!»
Во вторник Фоминой недели во всех православных храмах совершается особое пасхальное поминовение усопших, после которого верующие идут на кладбище, чтобы символически похристосоваться с умершими близкими. В этот день также принято приводить в порядок могилы усопших, причем не только могилы своих родственников, но и те, которые по какой-либо причине оказались забытыми и неухоженными.
Весьма полезно на Радоницу и в другие памятные дни жертвовать на церковь, подавать милостыню нищим с просьбой молитв об усопшем. Во всех храмах существуют особые панихидные столы-каноны, на которые кладут жертвуемую снедь. Вкушая ее, священнослужители творят поминовение тех, за кого была принесена эта жертва.
Когда в мирное время умирал последний казак в роду, его шашку ломали и клали с ним в гроб. За гробом умершего казака до самого кладбища вели коня под седлом.
Молитва казака пред сражением.
Спаситель мой! Ты положил за нас душу Свою, чтобы спасти нас; Ты заповедал и нам полагать души свои за друзей наших, за близких нам. Радостно иду я исполнять святую волю Твою и положить жизнь свою за Царя и отечество. Вооружи меня крепостию и мужеством на одоление врагов наших, и даруй мне умереть с твердою верою и надеждой вечной блаженной жизни в Твоем Царстве.
Мати Божия! Сохрани меня под покровом Твоим. Аминь.
От Московского Духовно-Цензурного Комитета печатать дозволяется. Июля 23 дня 1914 г.
Венок на могилу неизвестного солдата Императорской Российской Армии.
П.Н. Краснов
Мне вспоминались другие могилы, где лежали не неизвестные мне солдаты, а солдаты, хорошо мне знакомые, те, кто был мне дорог, кого я любил и кого видел, как он умирал.
И вижу я пустынное голое шоссе между Тлусте и Залещиками, и справа — помню точно, шоссе входит там в выемку и край его приходится на высоту плеч человека, сидящего на лошади, — стоит низкий, почти равноплечный косой крест, сделанный из двух тонких дубовых жердей. На их скрещении кора снята и плоско застругана. Там химическим карандашем написано… Дожди и снега смыли почти все написанное и видно только:
…»Казак 10-го Донского казачьего, генерала Луковкина полка… 4-ой сотни… за Веру, Царя и Отечество живот свой положивший… марта 1915 года»…
Я его знал. Это мой казак… В первые бои под Залещиками он был убит у Жезавы. Потом были еще и еще бои под Залещиками. Я проезжал мимо этой могилы в мае 1915 года. Крест покосился и уже мало походил на крест… Надпись выцвела и стерлась. Для всех—это была могила неизвестного солдата, мне же она была известна и издали приветствовала меня дорогими словами: «За Веру, Царя и Отечество»…
Теперь… там, вероятно, и могилы не осталось… как не осталось там ни Веры, ни Царя, ни Отечества… Пустое место. Там Польская республика, и что ей за дело до бравого станичника, за Веру, Царя и Отечество живот свой положившего? Обвалился крест, упали жерди в придорожную канаву и на оставшейся могиле бурно разросся бурьян. Синий, звездочками, василек; высокая, пучком, белая ромашка; да алые, на пухом поросших гибких стеблях, маки — цветут на шоссе. Три цветка: — белый, синий и красный—поросли из тела этого неизвестного солдата. Полевой жаворонок прилетит иногда из небесной выси, камнем упадет на цепкие травы и коротко прощебечет недопетую песнь. Быть может, он скажет прохожим:
Как жил-был казак далеко па чужбине,
И помнил про Дон на чужой стороне…
Еще и другие вспоминаются мне могилы…
За селом Белъская Воля, в Польше, между реками Стырью и Стоходом, южнее Пинска, севернее Луцка, на песчаном бугре конно-саперы под руководством есаула Зимина (1-го Волгского казачьего полка Терского казачьего войска) построили ограду. Резанные из цветных — темных еловых и белых березовых сучьев — красивые ворота аркой ведут за ограду. Там в стройном порядке выровненные, в затылок и рядами, лежат солдаты Нижне-Днепровского полка, Донские, Кубанские и Терские казаки 2-ой казачьей сводной дивизии, убитые в боях под Вулькой Галузийской 26—30 мая 1916 года — это когда был Луцкий прорыв генерала Каледина.
На воротах, надпись из сучьев:
«Воины благочестивые, славой и честью венчанные».
Тогда думали об этом. Тогда можно было об этом думать. Был Бог… Был Царь… Была Россия…
И еще одна могила. На склонах Агридагского хребта за Сарыкамышем, среди камней горных ущелий, лежит тело казака 1-го Сибирского Ермака Тимофеевича полка, Пороха.
Того самого Пороха, у которого было веселое, загорелое и круглое лицо, ясные карие и чистые глаза, ровные и белые зубы. В течение почти трех лет ежедневно утром он встречал меня радостной улыбкой и говорил: «Так что, Ваше Высокоблагородие, лошади, слава Богу, здоровы», а иногда прибавлял: «Только Ванда чего-й-то скушная стоит, овес не ела и воды совсем чуток пила. Однако температуру мерили — нормальная»… С ним, Порохом, я изъездил все Семиречье, и он добывал барана на ужин в пустыне, где, казалось, кругом на сотни верст никого не было.
— У знакомого киргиза достал, Таймыр он мне…
Вечером у палатки я слушал, как он быстро говорил с кем-то по-киргизски. Носовые, неясные звуки сплетались в гирлянду слов, как песня.
На песке, поджав ноги, сидели киргизы и с ними мой Порох.
Он убит в ноябре 1914 года в конной атаке под Сарыкамышем. Тогда 1-ый Сибирский Ермака Тимофеевича полк атаковал батальон турецкой пехоты, изрубил его и взял знамя.
Во имя всех их…, а их миллионы неизвестных — на их могилу мне хотелось бы возложить мой скромный венок воспоминаний…
Им — честью и славою венчанным.
(Сокр.)