Белое движение, являвшееся по словам генерала Туркула «отбором русской нации», явило миру не только плеяду доблестных бойцов, своей пролитой кровью засвидетельствовавших свою любовь к Родине, но и широкий ряд воинов-поэтов, скальдов 20-го века, запечатлевших в стихах и ратные подвиги, и доблесть Белой борьбы. Николай Туроверов, Арсений Несмелов, Николай Кудашев — эти имена известны каждому русскому националисту. Менее известен поэт Иван Савин, друг легендарного капитана Ларионова. О судьбе и творчестве этого удивительного человека хочется сегодня рассказать.
«Ему не было еще и двадцати лет, когда он пережил начало революции, затем Гражданскую войну, бои с большевиками, плен у них после падения Крыма… Он испытал гибель почти всей своей семьи, ужасы отступлений, трагедию Новороссийска… После падения Крыма он остался, больной тифом, на запасных путях Джанкойского узла, попал в плен… Узнал глумления, издевательства, побои, голод, переходы снежной степи в рваной одежде, кочевания из ЧеКи в ЧеКу… Там погибли его братья Михаил и Павел» — писал о поэте Иван Бунин.
Иван Савин являлся потомком финского моряка, осевшего в России. Детство и юность будущего «поэта Белой мечты» прошли в казацком городке Зеньков Полтавской губернии. Окончив гимназию, Иван пошёл добровольцем в белогвардейскую кавалерию. Служил в уланском эскадроне 3-го сводного кавалерийского полка Добровольческой армии. В 1921 году Савин попал в Петроград и уже оттуда вместе с отцом уехал в Финляндию.
В Финляндию отец с сыном въехали как Саволайнены, но в русской печати тех лет можно встретить и прежний, российский вариант фамилии. На могильном памятнике поэта, похороненном на православном кладбище в Хельсинки, высечена надпись: Иван Иванович Саволаин, а под ней – поэт Иван Савин.
Любите врагов своих… Боже,
Но если любовь не жива?
Но если на вражеском ложе
Невесты моей голова?
Но если, тишайшие были
Расплавив в хмельное питье,
Они Твою землю растлили,
Грехом опоили ее?
Господь, успокой меня смертью,
Убей. Или благослови
Над этой запекшейся твердью
Ударить в набаты крови.
И гнев Твой, клокочуще-знойный,
На трупные души пролей!
Такие враги — недостойны
Ни нашей любви, ни Твоей.
При жизни Савина называли белым витязем, поэтом белой мечты… К.В. Деникина писала в нью-йоркской газете «Новое русское слово» в 1957 году: «Савин, однолеток Лермонтова, скончался на 28-м году жизни… Его не знают широко. Жестокая судьба послала его в русскую жизнь в самые роковые годы лихолетья, в красную заваруху, которая снесла все устои нашей культуры; и надо сказать, что на его долю выпали все муки».
Широко его не знают в России до сих пор.
Стихи, рассказы и статьи Ивана Савина публиковались в русских изданиях Финляндии, Латвии, Эстонии, Берлина и Парижа. Судьбой Ивану Савину было отпущено пять лет творческой жизни. Но за эти годы им были созданы поистине поэтические шедевры, о которых остались восторженные отзывы современников поэта. В 1926 году в Белграде тиражом 200 экземпляров вышел его единственный прижизненный сборник стихов «Ладaнка», в предисловии к которому профессор В.Х. Даватс писал об этих стихах: «…в них нет ни патриотического шума, ни сентиментальной слащавости. И главное — в них нет нигде стихотворной прозы. Словами, которые падают в душу огненными каплями, выражает он внеполитическую природу белых борцов». А через тридцать лет Глеб Струве в работе «Русская литература в изгнании» так отзывался о первом издании «Ладaнки»: «Религиозность, любовь к России и вера в нее, и верность «белой мечте», звучавшие как основные мотивы в этой скромной книжечке, стяжали Савину популярность в кругах, все еще преданных Белой идее. Но в стихах Савина не было ничего надуманно-тенденциозного, никакой пропаганды. У него был свой, приглушенный, но подлинно-поэтический голос» (Нью-Йорк, 1956 г.).
Летом 1927 года Иван Савин скончался от заражения крови после неудачной операции аппендицита, когда ему еще не было 28-ми. По свидетельству его жены, перед смертью, после нескольких недель мучений, он записал слабеющей рукой последние строки: «Произведенный смертью в подпоручики // Лейб-гвардии Господнего полка». Похоронен на русском кладбище в Хельсинки.
И.А. Бунин, откликнувшись на смерть Ивана Савина, написал в парижской газете «Возрождение»: «То, что он оставил после себя, навсегда обеспечило ему незабвенную страницу в русской литературе; во-первых, по причине полной своеобразности стихов и их пафоса; во-вторых, по той красоте и силе, которыми звучит их общий тон, некоторые же вещи и строфы — особенно».
Такие строфы присутствуют, по сути, в каждом стихотворении Ивана Савина:
Никакие метели не в силах
Опрокинуть трехцветных лампад,
Что зажег я на дальних могилах,
Совершая прощальный обряд.
Не заставят бичи никакие,
Никакая бездонная мгла
Ни сказать, ни шепнуть, что Россия
В пытках вражьих сгорела дотла.
В огне Гражданской погибли четыре его брата и две сестры Савина. Сам Савин чудом остался жив — перед эвакуацией белых из Крыма он заболел тифом и, не успев эвакуироваться, попал в плен к красным.
Из дневника Ивана Савина :
23 ноября 20 г. Мелитополь — Перевели из предв. Есть не дают.
24 ноября — То же.
25 ноября — Четверть ф. хлеба и пять селедок. Почему пять? Воды нет.
26 ноября — Хлеба четверть, селедок сколько угодно. Воды не дают нарочно — сдыхай. Страшно мучусь.
27 ноября — Вчера вынесли двух, сегодня полков[ника]. Сошел с ума. Кричал: еще селедочки, еще. Подумали, что притворяется, и выпороли шомполами, а он умер. У него трое детей в Киеве.
28 ноября — Всю ночь шел снег. Холодно, но мы страшно обрадовались. Когда не видно часовых, сквозь разбитые окна собираем снег, лед, сосульки. Полную рубаху набрал в запас. Буду сосать.
29 ноября — Был на допросе. Били. Вероятно, скоро расстреляют.
30 ноября — Помяни его, Господи, ребенка Твоего, Сергея, мальчика — дроздовца. Убили его сегодня в сарае ревтрибунала. Когда уходил, дал мне записку отцу на клочке газеты. Взял, но разве я выйду отсюда, милый?
Первое декабря — Опять шел снег. Днем ноги примерзают к полу, а ночью никто не спит — такая масса вшей. У многих образовались язвы.
2 декабря — Каждый день новые, и каждый день нет старых. Рассказывал Р., что в Симферополе пленных расстреливали на даче Крымтаева из пулеметов. Красноармейцы в конце отказались, за ними стали возить бочки с вином. Разве так можно, Господи?
3 декабря — Капитан Данилов перерезал себе горло стеклом.
4 декабря — Привели сестру милосердия врангелевскую. Ужасно похожа на тетю Иру. Думал — тетя. Нет, гораздо моложе, но сходство удивительное. Ее допрашивали и предлагали гнусные вещи, обещали выпустить. Отказалась, плачет. И нечем помочь.
5 декабря — С ужасом думаю: может, и Олю где-нибудь… Не надо ничего.
6 декабря — Сегодня именинник. Снилась Волга и почему-то Оля верхом на верблюде. В этот день у нас бывало так шумно. Ночью пели на реке.
7 декабря — Допрос, какую-то анкету давали заполнять. Солгал я, но, должно быть, нескладно. Сказали, что послезавтра в расход. Издевательство.
8 декабря 1920-го — Пробовал стеклом; ничего не вышло, только обрезался. Данилов, так тот — сразу, а мне не под силу. И потом, страшно жить хочется. Думаешь все, думаешь. Скверно. Все такие чудесные дни вспоминаются. Как будто их и не было. Иногда даже кажется… Ничего мне не кажется… Ты помнишь, как ты в прошлом году потеряла в Ростове муфту? Глупая…
9 декабря 1920-го — Помяни мя, Господи. Пришли.
Пройдя ад пересыльных тюрем ЧК, пробралcя в Петроград, откуда эмигрировал в Финляндию. Память о четверых братьях Иван Савин хранил всю свою короткую жизнь. Им он посвятил такие стихи:
Ты кровь их соберёшь по капле, мама,
И, зарыдав у Богоматери в ногах,
Расскажешь, как зияла яма,
Сынами вырытая в проклятых песках,
Как пулемёт на камне ждал угрюмо,
И тот, в бушлате, звонко крикнул: «Что начнём?»
Как голый мальчик, чтоб не думать,
Над ямой стал и горло проколол гвоздём…
И старый прапорщик во френче рваном,
С чернильной звёздочкой на сломанном плече,
Вдруг начал петь — и эти бредовые
Мольбы бросал свинцовой брызжущей струе:
Всех убиенных помяни, Россия,
Егда приидеши во царствие Твоё.
О стихах Савина Иван Елагин писал, что в самом их звучании «ритм походки выведенных на расстрел, шатающихся от слабости и от непривычного после тюрьмы свежего воздуха. Ритмическая неровность некоторых строк, их отрывистость придают стихотворению взволнованность свидетельского показания. Иван Савин свидетельствует о своём страшном и героическом времени, и его поэзия — поэзия высоких обид и высокого гнева. Этот высокий гнев сочетался у Ивана Савина с высокой жертвенностью. Умереть за Россию, за её честь — к этому призывала его поэзия».
Вот некоторые стихи поэта, которые лучше любых других слов повествуют о нём:
***
ПЕРВЫЙ БОЙ
Он душу мне залил метелью
Победы, молитв и любви…
В ковыль с пулеметною трелью
Стальные легли соловьи.
У мельницы ртутью кудрявой
Ручей рокотал. За рекой
Мы хлынули сомкнутой лавой
На вражеский сомкнутый строй.
Зевнули орудия, руша
Мосты трехдюймовым дождем.
Я крикнул товарищу: «Слушай,
Давай за Россию умрем».
В седле подымаясь, как знамя,
Он просто ответил: «Умру».
Лилось пулеметное пламя,
Посвистывая на ветру.
И чувствуя, нежности сколько
Таили скупые слова,
Я только подумал, я только
Заплакал от мысли: Москва…
1925 г.
***
Кто украл мою молодость, даже
Не оставил следов у дверей?
Я рассказывал Богу о краже,
Я рассказывал людям о ней.
Я на паперти бился о камни.
Правды скоро не выскажет Бог.
А людская неправда дала мне
Перекопский полон да острог.
И хожу я по черному снегу,
Никогда не бывав молодым.
Небывалую молодость эту
По следам догоняя чужим.
Увели ее ночью из дому
На семнадцатом, детском году.
И по вашему стал, по седому,
Глупый мальчик метаться в бреду.
Были слухи — в остроге сгорела,
Говорили — пошла по рукам…
Всю грядущую жизнь до предела
За года молодые отдам!
Но безмолвен ваш мир отсиявший.
Кто ответит? В острожном краю
Скачет выжженной степью укравший
Неневестную юность мою.
1925 г.
***
Огневыми цветами осыпали
Этот памятник горестный вы,
Не склонившие в пыль головы
На Кубани, в Крыму и в Галлиполи.
Чашу горьких лишений до дна
Вы, живые, вы, гордые, выпили
И не бросили чаши… В Галлиполи
Засияла бессмертием она.
Что для вечности временность гибели?
Пусть разбит ваш последний очаг —
Крестоносного ордена стяг реет в сердце,
Как реял в Галлиполи.
Вспыхнет солнечно чёрная даль
И вернётесь вы, где б вы ни были,
Под знамёна…
И камни Галлиполи
Отнесёте в Москву, как скрижаль.
***
Кипят года. В тоске смертельной,
Захлебываясь на бегу,
Кипят года. Твой крестик тельный
В шкатулке крымской берегу.
Всю ночь не спал ты. Дрожь рассвета
Вошла в подвал, как злая гарь
Костров неведомых, и где-то
Зажгли неведомый фонарь,
Когда, случайный брат по смерти,
Сказал ты тихо у окна:
«За мной пришли. Вот здесь, в конверте,
Мой крест и адрес, где жена.
Отдайте ей. Боюсь, что с грязью
Смешают Господа они…» —
И дал мне крест с славянской вязью,
На нем — «Спаси и сохрани».
Но не спасла, не сохранила
Тебя рука судьбы хмельной.
Сомкнула общая могила
Свои ресницы над тобой…
Кипят года в тоске смертельной,
Захлебываясь на бегу.
Спи белым сном!
Твой крестик тельный до белой тризны сберегу.