«Очутившись заграницей многие русские офицеры естественно подумали о продолжении военной службы, хотя бы и в иностранных армиях».

 Вы не беженцы, вы солдаты…

11 ноября 1920 года на страницах крымской прессы появилось сообщение:

«Ввиду объявления эвакуации для желающих офицеров и их семейств, других служащих, Правительство Юга России считает своим долгом предупредить всех о тех тяжких испытаниях, какие ожидают приезжающих из пределов России».

Вооруженная борьба на Юге была окончена. Cолдатам и офицерам проигравшей армии предоставлялся тяжелый выбор: остаться на крымских пристанях в ожидании врага, в милость которого верить не приходилось, или подняться по трапам теплоходов, буксиров и крейсеров Черноморского флота, уходящих в туман и пустоту.

Страх перед неизвестностью и робкая надежда, что удастся, срезав погоны, исчезнуть, толкала многих к отказу от эвакуации. Подпоручик Тиллот, будущий организатор побега из СССРна теплоходе «Утриш», передумал покидать Россию уже стоя на палубе транспорта «Дооб». Полная людьми самоходная баржа вернулась в Севастополь за несколько минут до отдачи швартовых. Один из буксиров развернулся к Крыму уже в походе.

Многие оставшиеся в России за свой тяжелый выбор заплатили кровью уже в первые дни и месяцы после установления в Крыму новой власти. Но людей, решившихся на эвакуацию, тоже ждали трудные испытания.

Из Крыма в Турцию, находившуюся с 1918 года под частичной оккупацией Антанты, по данным штаба Русской армии, эвакуировали 145 693 человека. Это не считая моряков 126 кораблей Черноморского флота. Только треть из этого числа относилась к армии. Почти сто тысяч — гражданские беженцы.

Русские с первых дней в Турции попали в чудовищные условия. Большинство, вопреки советским представлениям, не имело за границей ни связей, ни капиталов. Людей ждал голод. Особенно тяжелыми выдались зима и весна 1921 года. Журналист Григорий Раковский вспоминал об этом периоде в книге «Конец белых»:

«…С каждым днем ухудшалось положение русских. В грязной константинопольской клоаке люди влачили жалкое существование в отчаянной ежедневной борьбе за кусок хлеба… Из лагерей все время идет большая утечка. Люди шли на голод, на муки безрадостного, бесприютного существования…»

Ответственность за десятки тысяч русских людей на берегах Босфора легла на французское правительство. Французская республика единственная официально признала в своё время врангелевскую власть. Французы приняли активное участие в эвакуации армии, а после её окончания согласились «принять под покровительство Франции всех оставляющих Крым» (взяв в залог тоннаж Черноморского флота).

Переехавший в Константинополь русский полуостров для «благородной Франции» стал, естественно, лишней обузой. Во-первых, речь изначально шла о 50–70 тысячах беженцев, превратившихся в ходе эвакуации в 150 тысяч; во-вторых, часть русских, покинувших Крым, беженцами себя видеть упорно не желала. Сорок тысяч человек продолжали быть армией. Армией без страны и, главное, без войны. Союзникам такая армия оказалась не нужна. Генерал Штейфон, ставший начальником галлиполийского лагеря, позже вспоминал:

«…для русской армии намечался единственный достойный ее чести выход: если руководящая европейская дипломатия отказывает армии в признании, то армия должна охранить собственными усилиями свое право на существование, как национальной вооруженной силы…»

Русская армия разместилась корпусами в трех военных лагерях, расположенных во французской оккупационной зоне: на полуострове Галлиполи, в районе Чаталджа и на острове Лемнос. Французам сдали 45 тысяч винтовок и 350 пулеметов, но в каждой дивизии по приказу генерала Кутепова оставалась вооруженная комендантская команда в 600 человек и пулемётные расчеты.

 Врангель обращается к войскам после перехода к Босфору. Ноябрь 1920.

С момента появления русского флота в Босфоре началась изматывающая борьба за выживание и сохранение ядра армии, которое французы грызли, не гнушаясь любыми методами.

Лагеря, предоставленные русским, существовали только на бумаге. Фактически перед беженцами предстала «покрытая грязью лощина, про­резанная горным ручьем…Пусто, голо, неприветливо».

Ни финансовых, ни продовольственных запасов, ни собственных запасов сукна и кожи Белая армия не имела. Всё, что удалось эвакуировать из Крыма, конфисковали французы. Люди зависели от прихоти иностранных интендантств, а те, в свою очередь, не горели желанием поддерживать существование русских вооруженных лагерей. Французам хотелось видеть не солдат, а эмигрантов.

Давили и на солдат в лагерях, и на русское командование в Стамбуле. 14 марта — спустя три месяца после эвакуации — Верховный комиссар французской Республики в зоне проливов генерал Морис Пелле сообщил Врангелю, что Франция приняла решение прекратить снабжение солдат и без того скудным пайком. Военнослужащим по французскому плану предстояло выбрать один из трех путей: вернуться в Россию, эмигрировать в Бразилию или, найдя работу, принять статус беженцев.

Параллельно тысячи листовок и сотни агитаторов кружились по русским лагерям. «На улицах расклеивались прокламации, охраняемые французскими часовыми и призывавшие к прямому неповиновению начальникам». В листовках встречались и такие обороты, красноречиво описывающие отношение к русским французской администрации:

«Все русские, находящиеся еще в лагерях должны знать, что армия Врангеля больше не существует, что их бывшие начальники не имеют больше права отдавать им приказания, что они совершенно свободны в своих решениях, и что впредь им не может быть предоставлено продовольствие…»

Агрессивная французская агитация вкупе с невыносимыми жизненными условиями зимы и весны 1921 года часто достигала цели. Люди самовольно покидали расположение армии. Тысячи переходили на «гражданское» положение; около двух тысяч человек отправились в Бразилию; пароход «Рашид-Паша» совершил несколько рейсов в Советскую Россию, отправив в распростертые объятия ВЧК Одессы и Новороссийска более пяти тысяч бывших белых солдат и офицеров. Значительную часть репатриантов составляли казаки с Лемноса, тяжело переживавшие отрыв от Кубани и Дона. Но и лагерь в Галлиполи, где сосредоточились «цветные» части белой армии, лихорадило.

Голодных людей заманивали иллюзорными обещаниями и вполне реальными продуктами. Отправившихся на «Рашид-Паше» снабдили пайком на 15 суток, «бразильцам» выдавали пакеты американского Красного Креста. Резниченко, представитель Всероссийского земского союза при штабе Кутепова, вспоминал:

«Люди, измученные голоданием, распродавшие всё, лишенные не только хлеба, но и табака и клочка бумаги, метались, как горячечные больные, принимая на веру без малейшей критики самые невероятные слухи… Армия заболела неврастенией в острой форме».

Репатриация в Советскую Россию, «белое рабство» в Бразилии… Отчаявшимся русским, многие из которых были профессиональными солдатами, последние шесть лет не выпускавшими из рук винтовку, французы-вербовщики предлагали еще один выход из голодного ада военного лагеря или трущоб Константинополя.

В статье «Беседы на бивуаках» журналист и дроздовец Евгений Тарусский описал этот третий путь:

«Очутившись заграницей многие русские офицеры естественно подумали о продолжении военной службы, хотя бы и в иностранных армиях. Как они помнили в России, иностранцам не отказывали в этой чести.

Казалось, что в этой области офицерству менее всего придется идти на компромиссы, за исключением, конечно, главного компромисса — служить под чужим знаменем.

В Константинополе тысячи записались в Иностранный Легион. Конечно не страх голода и холода толкал их туда. Голода и холода русский офицер не боялся. Но зато он боялся нищеты и дна. Голод и холод в рядах полка, в траншеях и походах его не страшили, голод и холод на дне, среди человеческих подонков, его ужасали».

Приют авантюристов

Честь служить в Иностранном легионе французы предоставили чужакам. Фабрики – рабочим, философию – немцам, любовь и вино – французам, а право умирать за чужие интересы после крушения Российской Империи – русским. Куда пойти после Ледяного похода, как не в самое отмороженное боевое подразделение французской армии? Большой подробный текст о том, как Иностранный легион заговорил по-русски.

Adieu vieille Europe! (Прощай, старушка Европа!) Популярная в легионе песня впервые прозвучала во французском фильме «Сержант Икс», поставленном режиссером Владимиром Стрижевским в 1932 году. Сценарий для фильма написал Иван Лукаш — автор «Голого поля» и литературной обработки «Дроздовцев в огне» генерала Туркула. Фильм рассказывает о приключениях русского легионера в Африке.

Французский Иностранный легион — приют для отчаявшихся, прибежище «авантюристов и жизненных неудачников». Из легиона — как с Дона — выдачи не было и это делало его притягательным местом для самых сомнительных персонажей. Легион выдавал властям только французских граждан и только за тяжкие преступления. Но при поступлении на службу потенциальный легионер мог назвать любое имя и любую национальность — опросный лист и медицинский осмотр были простой формальностью. Неудивительно, что тысячи людей бежали за новой жизнью от тюрьмы и долгов в легион, раствориться.

Специфическим контингентом эта воинская часть пополнялась буквально с первых дней своего существования. Закон, изданный во Франции 9 марта 1831 года в царствование короля Луи-Филиппа I и по инициативе военного министра де Сульта, предполагал создание иностранного корпуса путем слияния уже существующих во Франции иностранных формирований, таких как «полк Гогенлоэ», и образования новых частей из иностранцев.

Недостатка в эмигрантах Франция в 30-х годах не испытывала. Европа только отдышалась от наполеоновских войн. На окраинах тлели пожары: польское восстание, мятеж в Каталонии, бельгийская революция. В легион потянулись немцы, швейцарцы, испанцы, итальянцы, поляки, голландцы, бельгийцы… Первые четыре года батальоны формировались по национальному принципу. Но уже с 1835 года легион превратился в плавильный котел наций. Командование приняли французские офицеры. Взаимопонимания добивались с помощью переводчиков и унтер-офицерских кулаков.

Франция вербовала плохо социализированных иностранцев, сметая с парижских улиц «нежелательный элемент». Направляла их подальше от метрополии в горнило колониальных войн. Первоначально речь шла о войне в Алжире, начавшейся летом 1830 года, но география очень скоро расширилась: Испания и Первая карлистская война; Россия и Крымская война; Италия и Австро-итало-французская война 1859 года; Мексика, Вьетнам, Африка, Мадагаскар… Законодательно оговорили неучастие легиона в войнах только на территории континентальной Франции, но и это правило нарушили в 1914 году. Тогда маршевый полк легиона отправился в мясорубку Вердена и Марны.

 Легионеры 1831 и 1925 гг. Справа — колонна легиона во главе с офицером на марше

Легион состоял из «разноплеменных преступников» с весьма дикими нравами и криминальными традициями. Легионер — «пьяница, скандалист, ничего не боящийся, не признающий ни Бога, ни черта, тяготящийся жизнью и не боящийся смерти». За вопрос о причинах поступления в легион, обращенный к солдату, можно было нарваться на драку. Прежней жизни для большинства из них не существовало.

Русский офицер Эраст Гиацинтов, после катастрофы 1920 года поступивший на службу в ремонтный эскадрон легиона, рассказывал о Сиди-Бель-Абесс — главном лагере легиона в Алжире:

«В доброе старое время легионеров выпускали за ворота казарм только два раза в месяц. Перед их выходом в город горнисты играли особый сигнал, которым жители оповещались об этом. Все частные жители, не ведущие торговлю предметами, потребляемыми легионерами, запирались в домах, так как выпущенные на свободу нередко предавались различным бесчинствам. Легионное начальство не отвечало за поведение своих питомцев, если только оно не преступало известных границ, и только обязывалось предупреждать население о выходе их в город. Каждый неосторожный и излишне доверчивый в случае какого-нибудь несчастья должен был пенять на самого себя».

Свирепый внешний вид легионеров только утверждал местных жителей в их неприятии проводников европейской культуры. Легионеры носили пышные бороды, а тела их были зачастую татуированы самым причудливым образом. Тот же Гиацинтов вспоминал о легионере, у которого «была татуирована на лбу надпись огромными буквами, так что при прикладывании руки к козырьку для отдания чести получалось совершенно неприличное слово, ибо продолжение этой надписи было сделано на ладони…»

 Татуировки легионеров: вчера и сегодня

Главное развлечение в легионе — выпивка и драка. «День получки — праздник полка. Назначают особые наряды для подбирания пьяных и раненых… От легионера можно всего ожидать, и лучше ему на глаза не показываться…». Вот удручающий взгляд капитана Архипова на старый легион:

«Бледнеют „Записки из Мертвого Дома“ перед нашей кошмарной действительностью, перед этой страшной республикой татуированных с головы до пят, закоренелых, матерых преступников, которым место на виселице в любой стране, — этой республикой сифилитиков, дегенератов, алкоголиков, педерастов, садистов всех степеней и оттенков, всех национальностей и возрастов, — перед этим ящиком Пандоры, где сконцентрированы все пороки культурного человечества…»

Масса «дегенератов и алкоголиков» в бою превращалась в крайне эффективное оружие. Легион считался одной из лучших строевых частей французской армии. И репутация эта заслужена.

Держать специфический контингент в повиновении могла только строжайшая дисциплина. Легионер в полосе военных действий «должен был работать, как автомат, не спрашивая ни отдыха, ни еды, ни воды» и только в гарнизоне превращался в «разбойника, зарезавшего, по крайней мере, человек десять…». За всякую провинность легионера, как заведомого известного рецидивиста, ждало строгое наказание: аресты в «призонах», дисциплинарный батальон, каторжные работы и даже казнь.

Легион — это, как выразился русский легионер Николай Матин, — «особый мир». Одновременно и самая боеспособная, и самая жестокая часть французской армии. Самая дисциплинированная и самая распущенная.

Легионер был всегда в поле зрения офицера или жандарма, от него всегда ждали подвоха. Количество обязанностей, возложенных на солдата, явно не соответствовало его правам. Легионеры не только несли службу, положенную по контракту, но и использовались в качестве бесплатной рабочей силы. Хорошо знакомое явление и для российской армии девяностых-нулевых — строительство «генеральских дач». Легионеры в свободное от военных действий время прокладывали дороги и разбивали цветники у домов французских офицеров, таскали багаж и вообще выполняли все возможные виды работ. «Нас эксплуатируют во всех ситуациях, в которых мы, точно мотыльки, слетаемся к источнику света», — заключил Эрнст Юнгер, прослуживший в легионе три месяца накануне Великой войны.

Конечно, и отношение к службе у многих было соответствующим. «Основной принцип в армии — это проводить время, делая вид, что работаешь». Эти до боли знакомые нам слова сказаны в 1921 году французским унтер-офицером.

Федор Елисеев, окончивший Гражданскую войну полковником Кубанского казачьего войска, служил лейтенантом в Иностранном легионе в годы Второй мировой войны и так описал положение легионера:

«В Иностранном Легионе Французской Армии всякий легионер-иностранец является существом „без рода и племени“. Умрет ли он, или будет убит, он вычеркивается из списков „как номер“ и только. Никаких родных и наследников у него нет и не должно быть. Его вещи продаются в роте с аукционного торга и поступают в роту или батальон. Это относится и к офицерам-иностранцам. Все они считаются „сэлибатэр“, т. е. неженатыми, хотя бы и имели законных жен. В случае гибели — семья не получает ничего».

Характерная черта — до середины 30-х годов Франция не вела учета иностранных солдат. Нет никаких точных статистических данных о рекрутах легиона.

Отношения с местным населением (повсеместно в Сирии или Африке) у легионеров, мягко говоря, не складывались. Этому во многом способствовала сознательная политика французской администрации, поощрявшая грабежи и убийства местных во время военных операций. «Слово легионер в переводе на местный — бандит», — писал в воспоминаниях о Тунисе Николай Матин. Подогревая взаимную ненависть между европейцами и аборигенами, французы получали прекрасно мотивированных солдат. В бою не было выхода, кроме победы.

  • Морокко, 1904 год
Мы убогое всей земли. Мы жертвы всех войн

После 1914 года ряды легиона пополнили солдаты принципиально новой формации: иностранцы-добровольцы, желавшие в Великую войну воевать с немцами в рядах французской армии; бежавшие уже в 20-е годы от экономической депрессии; и, наконец, тысячи русских эмигрантов.

Людей разных национальностей и разного социального происхождения объединяла главным образом крайняя нужда. Это позволяло вербовщикам уговорить их подписать с легионом контракт.

Легионеры к 20-м годам XX века имели стойкую репутацию «мерзавцев и бродяг» и мало кто питал к ним теплые чувства. Восемьдесят лет легион комплектовался почти исключительно подонками общества. Вся его система была настроена на подавление. Бывшие офицеры и интеллигенты к таким взаимоотношениям оказались не готовы.

Контракт обещал вновь прибывшим права и обязанности французского солдата. Но на деле легионер оказывался в рабских условиях. Многие старались выбраться из этого «белого рабства» не дожидаясь окончания пятилетнего срока.

И вот ручеек симулянтов и дезертиров потек из легиона. В былые времена такое почти не встречалось. Куда было бежать человеку, которого на родине ждала виселица? «Старые» легионеры, наоборот, заключали контракты снова и снова, отдавая французской армии по 20 лет жизни. «Новые» легионеры надеялись попасть на комиссию раньше этого чудовищного срока. Эраст Гиацинтов, прослуживший в ремонтном эскадроне легиона в Сирии полтора года, вспоминал о встреченных им в госпиталях симулянтах: «один немец систематически вытравливал себе глаз, впуская в него какую-то жидкость… другой впускал себе в ухо известку и почти совсем перестал слышать». Были и случаи самоубийств: «…один русский бритвой перерезал себе горло; немец, посланный на комиссию для освобождения по состоянию здоровья, был на ней признан годным и по возвращении в казармы прыгнул из окна с высоты восьмого этажа…»

Еще одним выходом стал побег. За бежавшими охотились жандармы. Легионеров-дезертиров находили, возвращали в части, предавали суду. Николай Матин, кавалерист 1-го полка, писал в воспоминаниях о службе в Тунисе в начале 20-х: «…началось массовое дезертирство. Бежали по два-три человека; бежали, сами не зная куда, лишь бы уйти…». Сам Матин с группой казаков пытался вырваться из легиона с боем, но их поймали уже в море и приговорили судом к трехлетней каторге.

Время, проведенное под арестом, в бегах или в госпитале (если таковое признавалось медицинской комиссией неоправданным), не засчитывалось в срок службы. Пойманных приговаривали к каторжным работам, по истечении которых они возвращались в части. Таким образом, неудачный побег мог сильно растянуть срок службы.

В подобных условиях многие легионеры считали себя не солдатами, а пленниками легиона. «Я только и мечтаю теперь быть рабочим, исполнять самые мерзкие работы, но быть хоть немного свободным…» — писал русский легионер в редакцию журнала «Своими путями».

Смерть в бою многим казалась лучшим выходом. Поэт Николай Туроверов служил в легионе в 30-х и посвятил ему цикл стихотворений. Есть там и такие строчки:

Всегда ожидаю удачи
В висок, непременно — в висок!
С коня упаду на горячий
Триполитанский песок!

полностью:Спутник и Погром