Семёнов относился к той части русской эмиграции, которая поддержала нацистов и Гитлера. В 1933 году он отослал ему письмо, в котором писал: «Мы, русские националисты, вынужденные перебиваться, разбросанные по всем государствам земли, видим и знаем, …прежде чем не будет развеваться над Россией национальный флаг русских фашистов, мир не может прийти к спокойствию…». Семёнов говорил: «Победа Гитлера будет поражением не народа, а Сталина!».http://forum-msk.org
* * *
«Мы давали присягу Вере, Царю и Отечеству,..».
По поручению потомков оренбургских, уральских, сибирских, семиреченских, енисейских, забайкальских, амурских казаков, проживающих в Ново-Николаевской губернии (Новосибирской области), публикацию подготовили И.Клепов, А.Оборкин, сибирские казаки МКС-ЦА.
Биография Григория Михайловича Семёнова известна во многих подробностях. Но советская «мифология» оставила нам несколько разных версий, описывающих его арест в 1945 году в Китае. Вне всякого сомнения, достоверен, опубликованный в московской газете «Труд» (2001.- 25 апреля), рассказ младшей дочери Атамана Елизаветы Григорьевны Явцевой (урождённой Семёновой), которая присутствовала при аресте, запомнившемся ей на всю жизнь.
В октябре 1919 г. Походный Атаман Дальневосточных Казачьих Войск, Войсковой Атаман Забайкальского Казачьего Войска, Генерал-Майор Семенов был назначен Военным Губернатором Забайкальской Области и Помощником Главнокомандующего Вооруженными Силами Дальнего Востока и Иркутского Военного Округа.
На подконтрольных территориях Семенов установил военную диктатуру с реставрацией имперских порядков. Задачей Белого движения считал спасение русской государственности путем восстановления в России власти Династии Романовых – и это была еще одна причина его разногласий с подконтрольными Антанте белыми вождями, которые не могли провозгласить эту цель так же открыто.
Когда в ходе отступления белых чехословаки задержали Верховного Правителя России, Адмирала А.В.Колчака, пытавшегося помешать ограблению ими Белой армии, Атаман Семенов направил для его освобождения 2 пехотных полка и 3 бронепоезда, но их предательски разоружили восставшие эсеры, действовавшие уже на стороне красных. 27 декабря 1919 г. Семенов открыто обвинил представителя Антанты, французского генерала Жанена в поддержке большевиков и вызвал его на дуэль, последний отмолчался. Атаман пригрозил атакой на чехословацкий поезд в случае невыдачи ими Колчака, но возможностей для этого уже не оставалось. По решению Антанты, командование Чехословацким корпусом было передано 6 января 1920 года Иркутскому большевистско-левоэсеровскому Политцентру, которому Жанен выдал Адмирала Колчака. 7 февраля 1920 г. Колчак был расстрелян Иркутским ревкомом.
Последним указом Колчака от 4 января 1920 года Семенову была передана власть в Сибири. Это говорит о том, что при всех разногласиях с Семеновым Верховный Правитель считал его взгляды и политику наиболее подходящими для Белого дела. С отходом в Забайкалье остатков Армии Генерального Штаба Генерал-Лейтенанта В.О.Каппеля (около 20 тысяч изможденных и больных офицеров, солдат и казаков), Семенов объединил командование над ними и своими войсками.
«Указ Верховного Правителя. 4-го января 1920 года, г. Нижне-Удинск.
Ввиду предрешения мною вопроса о передаче ВЕРХОВНОЙ ВСЕРОССИЙСКОЙ власти Главнокомандующему Вооруженными силами Юга РОССИИ, Генерал Лейтенанту Деникину, впредь до получения его указаний, в целях сохранения на нашей РОССИЙСКОЙ Восточной Окраине оплота Государственности, на началах неразрывного единства со всей РОССИЕЙ:
Предоставляю Главнокомандующему Вооруженными Силами Дальнего Востока и Иркутского Военного Округа Генерал-Лейтенанту Атаману СЕМЕНОВУ всю полноту военной и гражданской власти на всей территории РОССИЙСКОЙ Восточной Окраины, объединенной РОССИЙСКОЙ ВЕРХОВНОЙ властью.
Поручаю Генерал Лейтенанту Атаману СЕМЕНОВУ образовать органы Государственного Управления в пределах распространения его полноты власти.
Верховный Правитель Адмирал Колчак, Председатель Совета Министров В. Пепеляев, Директор Канцелярии Верховного Правителя Генерал Майор Мартьянов».
Семья Григория Михайловича Семенова
Е.Г.Явцева рассказывает:
«В начале августа 1945 г. нам стало известно из средств местной массовой информации, что советские войска перешли границу и движутся в глубь Маньчжурии. В Дайрен войска пришли 31 августа или 1 сентября, точно не знаю, но навсегда запомнила, что задолго до них, а именно — 22 августа на аэродроме между нашим поселком и Дайреном высадился специальный десант. Это случилось так.
Во второй половине дня в небе низко пролетели и повернули в сторону аэродрома несколько самолетов с советскими опознавательными знаками. Примерно через два — два с половиной часа к нашему дому подъехал автомобиль . Из него вышли пять человек. Один из них был штатский — шофер советского консульства (мы его знали), четверо — военные, офицеры. Трое были вооружены автоматами, причем держали их на изготовку, а четвертый, майор, был с револьвером (или пистолетом) в руке.
В это время сестра Тата (Татьяна), я и наш трехлетний племянник Гриша гуляли в саду перед домом, недалеко от ворот, всегда настежь открытых. А отец с нашим братом-инвалидом Мишей сидели в тени на открытой галерее, опоясывающей дом по второму этажу. День был жаркий, я даже помню, что отец тогда был в шортах и белой футболке.
Мы с сестрой, увидев военных, сразу замерли на месте, а они быстро подошли к нам, спросили строго и громко: «Где ваш отец?». Отец, видимо, все видел и вопрос услышал. Он подошел к перилам и тоже громко ответил: «Я здесь, господа офицеры!». И тут же отец велел нам проводить военных в дом.
Мы с Татой открыли парадную дверь и, как полагается, предложили офицерам войти. Но они в ответ резко и строго приказали: «Входите первыми!» — и продолжали держать автоматы наготове. Мы провели «гостей» в гостиную, где их уже ожидали отец и его старый друг, соратник по первой мировой и Гражданской — генерал-майор Е.Д. Жуковский (он всегда жил в нашей семье на правах близкого друга отца). Настороженно оглядываясь вокруг и все время держа автоматы наготове, военные вошли в гостиную. Убедившись в том, что никакой засады нет и что никто им не оказывают сопротивления, офицеры по приглашению отца сели и положили автоматы на колени. После этого мы с Татой вышли.
Наш брат Миша был старше нас (ему было в то время 22 года, моей сестре Тате — 17, а мне — 15 лет), он хорошо понимал, зачем пришли офицеры, и в нескольких словах все объяснил нам. Встревоженные, мы, конечно, уже были не в состоянии далеко отойти — стояли все трое поблизости у открытых дверей и прислушивались к тому, что происходит в гостиной. А там шла беседа на вполне ровных и мирных тонах, никто даже голоса не повышал. По отдельным словам и фразам мы могли понять, что разговор шел то о второй мировой войне, то о первой. (И та, и другая — с Германией; и царские, и, наверное, советские офицеры прошли через фронт.)
Беседовали очень долго. Уже вечерело. Гостиная, где они сидели, через арку переходила в столовую. По заведенному порядку, когда наступило время, к отцу подошел наш повар и спросил, можно ли подавать ужин. Прежде чем ответить, отец, по закону гостеприимства, предложил «гостям» отужинать. Те охотно согласились. Потом и нас позвали.
Ужинали все вместе. За большим нашим столом, кроме приезжих-военных, сидели и мы все: отец, Е.Д. Жуковский, наш брат Миша, мы с Татой и маленький внук отца — сын нашей старшей сестры Елены — Гриша. (Елена была замужем, жила в Харбине, а сына привезла к нам на лето.) Ужин был весьма скромный, какими были трапезы у всех в те военные времена. Ну и, конечно, никакого вина не было и в помине.
Я думаю, нет нужды объяснять, что все мы пережили в тот день — драматичность события очевидна. Поэтому все происходившее врезалось в память, все помнится так, будто было вчера.
За столом сидели долго, пили чай, беседовали. Когда все закончилось, кто-то из военных спросил: «Ну а каких же убеждений вы, господа, придерживаетесь сейчас?» Не ручаюсь за дословность, но отец и Жуковский единодушно ответили примерно следующее: «Все тех же, что и в гражданскую войну, — за которые у вас расстреливают. Мы — русские офицеры, мы давали присягу Вере, Царю и Отечеству, и ей, этой присяге, остались верны — революцию не приняли и боролись с большевизмом до последней возможности …»
Вскоре после этого майор (наверное, он был там главным), заявил, что им пора ехать и что отец должен поехать с ними. Мы поняли, что отец арестован. Миша, наш брат, помнится, как-то держался, а мы с Татой заплакали. Майор, увидев, что мы плачем, неожиданно стал успокаивать нас: «Не надо плакать, я вам еще привезу вашего папу, через несколько дней привезу…» Отца офицеры увезли с собой, а Жуковского оставили, почему-то не арестовали в тот раз (хотя он тоже было засобирался).
Мы верили и не верили майору. Но на четвертый день рано утром увидели, что к нашему дому подъехал автомобиль. За рулем был тот самый майор, а рядом с ним наш отец. Больше никого с ними не было. Майор выполнил свое обещание — привез отца. И я до сих пор не понимаю и удивляюсь: зачем, почему он это сделал? Какими чувствами или соображениями он был движим?
Как бы то ни было, но весь этот день отец провел с нами. Мы помогли ему собрать необходимые вещи — смену белья, одежды и прочие мелочи. Вместе с нами все время находился и майор. Пока мы все собирали, он с интересом осматривал кабинет отца. Там был портрет последнего русского императора — Николая II и висела красивая икона Св. Георгия Победоносца. На комоде лежала главная награда царя, гордость отца — именное «Золотое Георгиевское оружие» (шашка). А рядом с шашкой была шкатулка — в ней хранились остальные четырнадцать боевых наград за ту, первую мировую войну. Тут же, на комоде, всегда стояла скромная фотография матери отца — нашей бабушки и лежал небольшой выцветший мешочек — кисет с горстью русской земли.
Потом мы все обедали, а после обеда перешли в гостиную. Майор увидел там открытое пианино, спросил, кто из нас играет, и когда все указали на меня, попросил сыграть что-нибудь… Наверное, ноты были открыты на странице, где была «Баркарола» Чайковского, потому что я хорошо помню, что сыграла именно «Баркаролу». Майор очень лестно отозвался о моей игре. И дальнейшие слова майора я тоже хорошо запомнила. Он сказал: «Вот переедете в Советский Союз и там завершите свое музыкальное образование — консерваторий там много. И не тревожьтесь — у нас в СССР по нашей сталинской конституции дети за отца не отвечают».
Вполне возможно, что майор говорил искренне. Но увы!.. Через два года и одиннадцать месяцев (24 июля 1948 г.) мы, три сестры — Елена, Татьяна и я — были арестованы, увезены в Союз, в так называемые «внутренние тюрьмы КГБ» (тогда — МГБ), а потом в Сибирь, в сталинские лагеря. Братьев наших, Вячеслава и Михаила, забрали вслед за отцом, в том же 1945 году. Всем нам, детям атамана Семенова, «дали» по 25 лет. Кроме Михаила — инвалида с детства. Его расстреляли в Уссурийске 18 марта 1947 года.
На этом наше свидание с отцом еще не закончилось. Наш дом был расположен примерно в трехстах метрах от моря. Не знаю, по чьему предложению, но отец и майор сходили туда вдвоем ближе к вечеру. Ходили недолго — искупались и вернулись.
А потом еще был вечерний чай. Отец чувствовал приближение расставания, его внутренняя тревога передавалась и нам. Это была последняя трапеза отца в своем доме в кругу семьи. После чая майор обратился к отцу по имени-отчеству и сказал, что пора ехать. Отец энергично встал из-за стола. Мы все перешли в гостиную, по русскому обычаю присели на дорогу и помолчали. Затем отец взял небольшой свой чемоданчик, и мы двинулись к выходу.
…Мы подошли к машине, стоявшей у ворот. Отец поставил чемоданчик в машину и повернулся к нам. А майор закурил и, наверное, сочувствуя, понимая напряженность момента, деликатно отошел в сторону. Отец нас по очереди перекрестил, поцеловал каждого и сказал прощальные слова. Он произнес их один раз, а у меня они всю жизнь звучат в ушах. Вот его слова: «Прощайте, дети… Я лишил вас Родины, а теперь вот возвращаю. Наверное, ценой своей жизни. Я был всегда противником большевизма, но всегда оставался русским. Я любил Россию и русским умру. А был я прав или не прав — покажет время. Живите честно. Если не сможете, не будете в силах делать добро людям, то хоть не творите зла. Живите по-христиански. Ну, прощайте…»
Потом он отвернулся, быстро сел в машину. Майор посмотрел на нас, кивнул нам, прощаясь, сел за руль — и они тронулись в путь. Больше мы отца не видели никогда. О его трагической кончине мы узнали только из газет».
Для нас, живущих в начале 21-го столетия, важны два вопроса, освещенных в этом сюжете: за что воевал с большевиками Забайкальский Атаман; и и как вёл себя Герой Второй Отечественной (Первой мировой) войны, Генерал-Лейтенант Г.М.Семёнов во время и после ареста, перед лицом смертельной опасности. Незаурядная личность Атамана Семёнова вошла в Историю. Память о нём живёт в современниках, а забайкальские казаки до сих пор называют себя семёновцами.
На снимках: Атаман Г.М.Семёнов ( 1920 г.); Е.Г.Явцева (в центре) на поселении в одном их сибирских городов (фотография из коллекции В.М.Сибирцевой, публикуется впервые).